Метели ложатся у ног

После третьей чашки языки Сэхэро Егора и Лабуты Ламбэя развязались. Они уже забыли о поводе своего торжества. Лабута порывался рассказать, как тяжело и одиноко без оленей, сколько горя хлебнул он в стороне от людей — дикие олени все его глаза унесли! — а с языка Сэхэро Егора то и дело срывалось: «То было ночью…», «туман такой, что и носа на лице не видно…», «пурга только начиналась…».

Делюк кивнул в сторону вечернего солнца:

— День-то уходит.

— Нам, видно, пора в дорогу, — спохватился Сэхэро Егор, поглядывая на Лабуту.

Хозяин чума огляделся вокруг и крикнул:

— Женщины, где вы?

Только Делюк видел, как Ябтане и Нюдяне спешно ушли в чум, когда Лабута и Сэхэро Егор увлеклись разговором.

Слова Лабуты Ламбэя повисли в воздухе. Было тихо, если не считать шелеста вянущей рыбы на тугих сыромятных нитях возле чума. Егор и Лабута, не заметившие, как ушли женщины, смущенно поглядывали друг на друга и пожимали плечами. Но вот распахнулся полог, и Нюдяне с гордо поднятой головой повела дочь за руку к мужчинам, которые стояли возле полутуши олененка.

Красивое лицо Ябтане внешне ничего не выражало, и лишь едва уловимая бледность на спинке её прямого носа и на губах выдавали волнение. На ней была новая паница с неброскими, умело и по вкусу подобранными орнаментами, и нарядные пимы.

Лабута Ламбэй стоял гордо, расправив сильные плечи. Ноги его казались вросшими в землю. Его волевое непроницаемое темное лицо не выражало ни радости, ни волнения. Делюк внешне тоже был спокоен, и лишь необычайно яркий блеск его глаз выдавал радость и большое душевное волнение. Зато за всех открыто радовался и не скрывал этого Сэхэро Егор, будто женихом был он, а не Делюк.

— Можно и ехать, — сказал Делюк, когда мать и дочь подошли к мужчинам, и шагнул к своей нарте, как будто это был его обычный, рядовой отъезд.

Взглянув мельком на отца и мать, Ябтане пошла за Делюком. У Лабуты Ламбэя только расширились зрачки открытых широко глаз, но лицо у него по-прежнему было спокойным и непроницаемым. Из глаз Нюдяне брызнули крупные слезы. Подняв угловато плечи и закрыв лицо руками, она зарыдала в голос.

Сэхэро Егор, ожидавший увидеть прощальные поцелуи и даже возню с упирающейся Ябтане, был настолько удивлен раскованностью девушки, что у него не нашлось и сил сдвинуть ноги. Потом он как бы от досады махнул рукой, ещё раз посмотрел на Лабуту Ламбэя и Нюдяне и вслед за женихом и невестой пошел к своей нарте, так и не оказав ни слова.

…Упряжки неслись по ровной прибрежной низине, как на скачках. Боясь упасть с нарты, Ябтане вцепилась руками в малицу Делюка на спине. От быстрой езды и от ощущения рук девушки у себя на спине у Делюка приятно щемило сердце. Он поглядывал на Ябтане через плечо и говорил:

— Держись, Ябтане! Крепче держись!

За ними, как на крыльях, летела легкая упряжка Сэхэро Егора.

Нюдяне и Лабута Ламбэй всё ещё стояли на месте и молча глядели друг на друга. Слова были лишними.

24

На стоянке после второй поверды упряжные Делюка и Сэхэро Егора нуждались в отдыхе. Оленям надо было пощипать ягеля, чтобы потом каждой упряжке поехать своим путем. Делюк и Сэхэро Егор так и сделали. Вечерняя тундра под посиневшим слегка небом была, казалось, в ожидании чего-то таинственного, необычного. С гребня горы Нилкатей, где стояли упряжки, волнами до самого горизонта бежали пологие холмы, лысые горбы которых от скользящих лучей солнца были подернуты розовой дымкой. На душе у Делюка было неспокойно, сердце терзала непонятная тревога, но внешне он был спокойным, и лишь вовсе не свойственная ему замедленность движений выдавала волнение. Этого ни Ябтане, ни Сэхэро Егор не заметили.

Делюк усадил Ябтане поудобнее на нарту, закрыл её колени теплой шкурой няблюя[56] и собрался ехать, Сэхэро Егор взял его за руку и повернул к себе.

— Думаю, скоро мы встретимся, — сказал он. — Мне тебе так много ещё надо сказать. Но… езжай. В чуме, наверно, давно ждут. Потеряли.

— Ждут. Конечно, ждут. Три дня, как за ветром носимся! — бросил Делюк небрежно, точно негодуя.

— Хороший это ветер… Ябтане! — не смог скрыть удивления и досады Сэхэро Егор. Ему было обидно, что все их хлопоты и дела Делюк назвал чуть ли не презренно «погоней за ветром». «Какая неблагодарность! Нет! Так нечестно!» — думал Егор, вспоминая сватовство в чуме Лабуты Ламбэя.

От цепкого взгляда Делюка, конечно, это не ускользнуло, но он улыбнулся широко, будто ничего не понял, схватил Сэхэро Егора за плечи и, глядя ему в глаза, сказал:

— Спасибо тебе и за Ябтане, и за то, что ты есть! Большое спасибо! Многое ещё нам надо друг другу сказать. Приезжай, когда тебе надо, и я не проеду мимо твоего чума.

— Нум арка![57] — Сэхэро Егор поклонился солнцу. — Будем жить — свидимся.

— Свидимся, — сказал Делюк и, стеганув по спине передового, поехал.