Метели ложатся у ног

— Не понял, — сказал он для отвода глаз. — Не понял, что ты говоришь. О чём говоришь.

— Не понял?! — глаза у говорившего так округлились, что, казалось, вот-вот из орбит выскользнут. — Вся тундра пошла на То-харад! Вся тундра! Кто людей, кто оленей направил на То-харад, а кто и сам подался туда!

— И зачем же? — слетело с языка Делюка машинально, на его лице не мелькнуло и тени удивления, хотя он прекрасно знал, что такое То-харад и зачем туда едут, но ему надо было подумать, разобраться в обстановке.

Человек в нарядной малице бросил зло:

— А затем, чтобы чужие люди, чужого рода и племени, не считали себя хозяевами нашей земли! Хозяевами нашей родной земли! — и добавил, понизив голос: — Не слыхал? Ведь вся земля только об этом и говорит. Живет этим!

Делюк, живший всё время в отрыве от людей, не знал, конечно, чем живет тундра, но слова собеседника подействовали на него.

— Дела-а! — пропел он и спросил больше для того, чтобы не молчать: — Вся тундра, говоришь, пошла на То-харад? — И добавил: — Славную игру затеяли! Славную! Надо. Надо, чтобы и в четвертый раз запылал этот поганый То-харад!

— Игра стоит этого! — твердо заявил всё тот же рослый. — Сын мой тоже ушел туда. С луком! Для него и для всех саювов я чуть ли не полстада отколол: ради нашего люда и нашей родной земли оленьего дитя мне не жаль. Пусть и олени добру послужат! — собеседник оперил глазами Делюка с ног до головы и спросил вдруг: — Сам-то ты веткой дерева какого рода будешь? — и добавил, как бы заполняя паузу: — Меня в тундре Пирцёй из рода Тайбари зовут.

Не ожидавший такой встречи с самим Пирцёй, хозяином десяти тысяч оленей, в чье стадо он, собственно, и ехал вместе с Сэхэро Егором для угона животных, Делюк, чтобы сбить волну растерянности, переступил с ноги на ногу.

— Делюк я, — сказал он. — Имя моё ничего не говорит. Отца звали Сэрако Паханзеда. И его мало кто знал.

Делюк заметил, как подпрыгнули на лоб широкие, но жидкие брови Пирци и глаза его широко открылись. Пирця тут же перевел взгляд на Сэхэро Егора, он понял, в чем дело, и, подняв лицо, показал подбородком на собак. — Узнаю рыжую свору. Много о ней тундра говорит. Не будь здесь тебя, Делюк, хозяин их, — он кивком показал на Сэхэро Егора, — явившись сам, не ушел бы добром! — он снова взглянул на Делюка и спросил зло: — Сколько надо оленей?

Делюк растерялся, он хотел сказать, что не нужно ни одного оленя, но язык у него не повернулся, потому что он за оленями и ехал. Он молчал.

— Сколько не жаль! — крикнул за него Сэхэро Егор, стоявший поодаль.

Сидевшие возле Пирци два пастуха пожали плечами.

— Хватит двух сотен? По сотне каждому? — спросил Пирця и добавил заискивающе: — Тебе, Делюк, я дал бы и больше, но, я уже говорил, почти полстада к То-хараду отправил.

— Две сотни — это олени! Конечно, хватит, — сказал Делюк и взглянул на Сэхэро Егора. — Думаю, и мы через денек-два тронемся к То-хараду. Так я говорю, Егор?

Сэхэро Егор кивнул согласно и сказал:

— За спинами других не годится стоять. Если зовет земля, надо ехать!

— Да, нельзя быть глухим к зову матери! — подхватил Делюк.

— Это разговор! Деловой разговор! — заявил, вставая, Пирця, почти бегом подлетел к своей упряжке и поехал.

Вскоре он отколол от стада около трехсот оленей и крикнул:

— Олени ваши! Гоните, куда хотите! И делите!

Делюк и Сэхэро Егор молча направились к своим нартам.

28

На полдороге друзья разъехались, решив, что дня через два они встретятся на берегу озера Салекута, чтобы поехать вдогонку саювам, идущим на То-харад, и Делюк один погнал оленей к своему чуму. Настроение было приподнятое, и наружу рвалась песня:

Стучат копыта быстрые,
идет земля волной.
По То-хараду выстрелю
горящею стрелой.
Слизнет огонь весь То-харад
с лица моей земли,
не будет злого То-харад
ни рядом, ни вдали.
Чужому люду нечего
наш край родной топтать!
Живи на веки-вечные
ты, тундра, — ненца мать!

Он пел, покачиваясь в такт песне, вычеканивая каждое слово. Напуганное собаками Сэхэро Егора, оленье стадо шло широкой машистой рысью, а потому дорога промелькнула быстро. Неожиданно из-за холма, как стопалая рука, поднялась вдруг макушка чума. Когда показался весь чум, Делюк не поверил своим глазам: на пастбище, левее стойбища, он увидел оленье стадо.

— Дела-а! — сказал он не то удивленно, не то возмущенно. — И жизнь-то вся — как сон!

Оставив пригнанных от Пирци оленей, Делюк мигом подлетел к своему чуму и только тогда увидел три упряжки на привязи. Около них было трое мужчин в малицах, четвертый, без малицы, со связанными за спиной руками, стоял между ними на коленях, склонив низко голову. Увлеченные своим, они не видели приехавшего Делюка. Тот молча наблюдал за ними. Связанный хотел было встать, но один из троих метнулся к нему, пнул по заду и дернул за связанные руки.

— О-о! Й-э-э![60] — простонал тот и снова упал на колени.