Метелица

— Ну, Никанорович, загнули вы! — удивился Яков. — Брунов, по всему видно, старается разобраться по справедливости, да все оборачивается против Тимофея. А тут еще эта генеральша подлила масла в огонь. Вот стервоза, мужем козыряет! Одно к одному. — Он беспомощно развел руками и умолк.

— Чего он старается, Брунов этот! — осерчал Антип Никанорович. — Он же возвел поклеп на Тимофея, закрутил дело. В войну, видать, по тылам ошивался, а теперь виноватых шукает, старается, как и эта вертихвостка. Тьфу, падла!

— Он тут ни при чем. Оклеветали Тимофея, донесли…

— Хто? — Антип Никанорович вскочил и уставился на Якова. — Хто, ежели не он?

Яков затянулся папироской, кинул в печку окурок, почесал затылок, повел бровью и выдохнул:

— Захар!

— Захар… — прошептал Антип Никанорович и опустился на табуретку. — Захар, а, Яков? Ловко, ничего не скажешь. Лей грязь в соседский двор — свой чистым останется. А я догадывался, слышь, догадывался, да не мог поверить. — И, не в силах больше удержать подкатившую к самому горлу злость, прохрипел: — В гроб вгоню, гада!

— Ну вот, не хотел говорить, — вздохнул Яков, — черти за язык дернули.

— Это чего ж не хотел?

— А того и не хотел. Вам не легче, а в деревне лишняя вражда.

— А ты в мире хочешь с этим падлой жить? Нет, Яков, легче. Теперь я знаю своего ворога, знаю, кого за глотку брать!

— Голыми руками его не возьмешь, Никанорович. Проверяли, уцепиться не за что. В чистенькие, сволочь, попал! Ведь вот в чем загвоздка: все знают Захарову «партизанщину», а подтвердить никто не может. Никто не видел, никто за руку не поймал. И о Тимофее все знают, что он работал на отряд, передавал сведения, которые удавалось раздобыть в комендатуре, через его руки проходили партизанские листовки, через него держалась связь отряда с деревней. Все знают обо всем, все, от мала до велика, а конкретно подтвердить никто не может. Спроси любого, ответит: «Да, знаю, Тимофей работал на отряд». — «А откуда знаешь?» — «Да как же не знать, ведь все знают!» Замкнутый круг какой-то.

— Выходит, все, Яков, будем глядеть, как над Тимофеем измываются? — спросил Антип Никанорович с кривой усмешкой.

— Но что я могу? — Яков вскочил, пробежался по трехстену и закурил новую папиросу. — Мне уже намекнули, чтобы не совался в чужие дела! Понимаете, чем это пахнет? У меня трое в хате… — Он торкнул горящий конец папиросы прямо в губы, выругался и кинулся к ведру с водой.

— Я не укоряю тебя, Яков. Чего ж укорять-то, каждый жить хочет. Ничего, сам сдюжу. Найду концы.

Поговорили еще немного, и Яков ушел домой, а Антип Никанорович остался один на один со своими неспокойными думками и тишиной наступившей ночи. К бессоннице он уже привык, как привыкают к застарелой болезни.

* * *

Назавтра Антип Никанорович поднялся позднее обычного и с болью в голове. Прося уже возилась у печки, Ксюша замешивала поросенку в треноге. Еще не рассвело, и в хате горела керосинка.

Он потоптался в трехстене, вышел на улицу, вернулся, но боль не проходила. Поставил примочку из огуречного рассола и присел на лежанку.

— Ай захворал, батя? — спросила Ксюша.

— От печки, видать. Учадел.

О вчерашнем разговоре с Яковом Антип Никанорович решил умолчать — только слезы лишние.

Пока семейство Антипа Никаноровича завтракало и расходилось по своим делам, он все время чувствовал какое-то нетерпение, что-то надо было ему сделать срочное. Наконец понял: должен увидеть Захара, должен поглядеть в глаза своему кровному врагу и сказать… Что сказать? Этого он еще не знал. Какими словами выразить Захарову подлость?

Захар был дома, но пойти к нему Антип Никанорович не мог, остался караулить во дворе. Через плетень сада хорошо виделась новая Захарова хата, без крыльца, без пристроек, еще не обжитая и не отделанная ни снаружи, ни внутри. Кругом по неогороженному двору бесхозяйственно была разбросана щепа, доски, обрезки бревен и всякий строительный мусор, под окном — куча битого кирпича и желтый речной песок. Недели две назад вселился Захар и загулял, оставив незаконченную работу до весны. Есть крыша над головой — и ладно.

Вскоре в дверях появился Захар, поставил два порожних ведра на землю и подался за угол хаты. Антип Никанорович кинулся к себе в сенцы, схватил подвернувшийся под руку подойник, выплеснул воду в пустое корыто у плетня и заторопился к колодцу. Захар уже поднимал тяжелую дубовую бадейку, перехватывая волосатыми руками отполированный до блеска шест.

Захар вытянул бадейку, перелил воду в ведро, покосился на Антипа Никаноровича и отвернулся, берясь за шест.

— Што глаза-то ховаешь? — не выдержал Антип Никанорович.

— А чего мне ховать? — ухмыльнулся Захар.

— Чистый, значит, отмылся от грязи?

— От какой это?

— А от той, што Тимофея обляпал.

На мгновение метнувшиеся по сторонам глаза Захара спрятались под веками, но тут же опять стали спокойными и самоуверенными.

— К чистому грязь не пристанет, — сказал он. — А таиться я ни от кого не собираюсь. — И добавил грубо: — Все!