Метелица

— Нет, вы только посмотрите! — возмутилась Поливанова. — Меня еще и во лжи подозревают! Да, я хочу знать правду, и я узнаю ее. Но, кажется, не от вас. Боже мой, подумать только! Отец пострадавшего ребенка у них — шкурник. А этот… этот… — Она прерывисто задышала, вскочила с табуретки, пробежалась по хате и остановилась у окна. — Но я добьюсь, я найду правых и виноватых! Нет, это просто в голове не укладывается!.. Пока наши мужья сражались на фронтах, здесь преспокойненько… Боже мой! Боже мой! — Она торопливо достала носовой платок и поднесла к глазам.

— Виноватых шукать приехали? — спросил Антип Никанорович. — Что ж так припозднились?

Поливанова резко обернулась, поглядела на него с прищуром и сказала раздельно:

— Много берешь на себя, дед! Не забывай, с кем разговариваешь!

— Не забываю, — в тон ей ответил Антип Никанорович. — Мужу вашему — низкий поклон и спасибо наше. А вам, мадамочка, виноватых шукать не пристало.

— Это что еще значит! — повысила она голос.

— А то, што в своих грехах мы сами разберемся, без посыльных из Ташкентов али же из других краев.

— Да… да как вы смеете?! — вскрикнула Поливанова.

Антип Никанорович понимал, что не следовало так разговаривать с генеральшей, но сдержаться не мог. И почему он должен сдерживаться перед какой-то капризной бабенкой? Кто она, эта «кукушка», просидевшая всю войну в Ташкенте? По какому праву обвиняет людей, переживших оккупацию? Нет у нее такого права!

Захотелось обругать генеральшу, встать и уйти, хлопнув дверью. Он приподнялся, засопел сердито, но заметил укоряющий взгляд Глаши, растерянного, словно виноватого в чем-то Лазаря и сразу остыл, успокоился. Чего ради должен уходить? Какой прок из его ругани? Поливанова пришла, уйдет и забудется, а ему оставаться вместе с Лазарем и Глашей.

— Смею, мадамочка. Смею, — только и сказал он.

Глаша уже успокаивала гостью, извинялась неизвестно за что, охая и молитвенно складывая на груди мужские, широкие ладони. Поливанова тут же переменилась, суетливо забегала по горнице, то и дело поднося к сухим глазам батистовый платочек.

— Что вы, что вы, Глафира Алексеевна, — тараторила она. — Это я погорячилась. Простите, ради бога! Милая вы моя, я так взволнована… Пора уходить? Да-да, время. Где Сашенька?

— Тут он, тут, не беспокойтесь. Я кликну. — И Глаша выбежала на улицу.

Поливанова выглянула в окно, взяла свой макинтош, положила обратно, покопалась в сумочке, еще раз поглядела в окно и подошла к стоящему у печки Лазарю. На Антипа Никаноровича не обращала внимания, как будто того и не было в хате.

— Лазарь Макарович… Сашенька, он единственный у меня и остался. Не знаю, как и благодарить. Я понимаю, вам было тяжело, вы столько сделали… — Она покосилась на дверь, выхватила из сумочки туго свернутую пачку денег и сунула в руку Лазарю.

Тот поглядел на деньги, на Поливанову, растерянно заморгал и сказал плаксивым голосом:

— За што?

— За Сашеньку. Возьмите, Лазарь Макарович, не обижайте меня. Сейчас такое время… Дорогой вы мой, я понимаю… — Она торопливо обняла его, пробежала через горницу, смахнула с подоконника свой макинтош и скрылась в сенцах.

— За што?.. За што, Никанорович? За што-о?..

Губы Лазаря совсем по-детски искривились, плечи затряслись, он осунулся на скамейку и заплакал навзрыд.

Через минуту вошла Глаша.

— Лазарь, пошли проводим… — Она увидела плачущего мужа, красную пачку денег на полу у его ног и растерялась. — Чтой-то такое?.. Никанорович, как же?.. Господи-и!.. — Схватила деньги и опрометью вылетела во двор.

Антип Никанорович подошел к Лазарю и положил руку ему на плечо:

— Не надо, Лазарь! Чуешь, не надо!

Ему и самому хотелось заплакать. То ли от жалости, то ли от злости…

* * *

Прошло две недели, и Поливанова забылась. Не стоила она думок Антипа Никаноровича. Другое угнетало его, другое лежало камнем на груди и не давало дышать свободно. Тимофея не отпускали, и в деле его не было видать просвета.