Метелица

Левенков махнул было рукой, дескать, кури за столом, но, перехватив Демидов взгляд, согласился:

— Пошли.

— Эй-ей, земляк, — оживилась Степанида Ивановна, — ты что ж это убегаешь! А дальше как?

— Дальше все обычно. Пришли наши… И вот он я!

Демид с Левенковым вышли во двор, а женщины остались в доме. Им тоже нашлось о чем поговорить.

8

Время было не позднее, а на дворе стояла настоящая ночь: черно и тихо, только у конюшни под широкой жестяной тарелкой-абажуром на столбе покачивалась электролампочка да за домом перешептывались сосны о чем-то потаенном и безрадостном.

Демид сидел на лавочке и курил свою неизменную «звездочку», Левенков пристроился рядом, у самого квадрата оконного света, похожего на большой белый лист бумаги на черной земле. Оба они безотчетно глядели на этот квадрат и молчали — то ли оглушенные пронзительной свежестью осеннего вечера сразу после застолья, то ли от предчувствия нелегкого разговора. Во всяком случае, Демид знал, что разговор будет тяжелым, и не находил слов.

— Ну так что, Демид, отдохнешь немного или сразу за баранку? — заговорил Левенков. — Торопиться в общем-то некуда…

Было видно, что ему неловко с первого же дня запрягать в работу фронтового товарища и вместе с тем хочется поскорее запустить в дело простаивавшую машину.

— Да я хоть завтра.

— Вот и добро. Возьмешь ЗИСа, машина еще крепкая, послужит. Завтра с утра пойдем в контору, представлю тебя нашему начальнику, и оформляйся.

— Оформляйся… — Демид вздохнул прерывисто, сплюнул прилипшую к губе табачину и выпалил одним духом: — Без документов я!

— Не понял…

— Без документов, говорю.

— Что, потерял? Украли? Впрочем, беда это небольшая, оформим на постоянную работу, когда получишь. Нашему заводу, в порядке исключения, разрешено принимать сезонных рабочих без особых формальностей. Берем из соседних деревень по справкам, так что…

— Не то, Сергей Николаевич, не то! Теперь я получить могу только по шее.

— Как это? — растерялся Левенков. — Натворил чего? Говори, не утаивай.

— Ничего я не натворил. Хотя теперь уже, считай, натворил.

— Ну, брат, знаешь…

— Так вышло, не моя вина. Не моя, понимаешь! Тебя после добрушского щупали?

— Немного проверяли — так, больше для проформы. Воевать надо было.

— Ага, воевать! А сейчас, вишь ли, воевать не надо. Эх! — Демид с силой отщелкнул окурок и скрипнул зубами. У него всегда получался этот скрип, когда начинал по-настоящему злиться. — Во-первых, лагерь… сам сдался, хоть и деваться было некуда, а попробуй докажи; во-вторых, три недели у союзничков — тоже неизвестно, что я за птица; в-третьих, накладка у меня получилась с этим Иваном Дерюгиным, чтоб ему, землячку, в гробу перевернуться, если только есть такой! Начались проверки-перепроверки… Дал я тягу.

— Да зачем, не пойму? Проверка — естественно. Тебя одного, что ли! И при чем тут Дерюгин?

— Э-э, Сергей Николаевич, зачем, зачем… В тюрьму ворота широкие, да из тюрьмы узкие. А с Дерюгиным влип я, как кур в ощип.

…Убежав от бауэрши и пристав к колонне пленных, Демид попал в лагерь. Лагерного опыта ему не занимать, знал, где и как себя вести, чтобы выжить. Перво-наперво надо было назваться чужим именем. Береженого бог бережет, излишняя осторожность не помешает. Из осторожности он не стал придумывать себе имя, а назвался хорошо знакомым, накрепко укоренившимся в памяти именем однополчанина-земляка, такого же, как и он сам, шофера автобата. Все это было просто, как дважды два: меньше выдумок — больше шансов уцелеть. В лагере всяко оборачивается, запросто и память отшибут.

В конце апреля сорок пятого вся немецкая охрана бежала ночью, втайне от заключенных, побросав не только всю лагерную документацию, но и награбленное «свое личное» барахло. Многих людей эта уцелевшая документация, попавшая к нашим через союзников, избавила от излишнего недоверия и проверок, Демиду же только навредила. Совершенно не подумав, чем это может кончиться, он захотел восстановить свое настоящее имя. Потом обзывал себя всякими словами, но было поздно.

— А зачем вам понадобилось менять фамилию? Вы не коммунист, не командир. А? — спросил его старший лейтенант.

— Да так, на всякий пожарный…

— Это не ответ.

— Опасался розыска, значит.

— Какого?

Демид понял, что допустил ошибку. Это начинало его злить. Сейчас начнутся выяснения: что, да как, да почему. Пришлось рассказать о пребывании в категории «восточных рабочих», о побеге, о чем он умолчал вначале, чтобы все выглядело проще, без излишней путаницы. И на тебе, дернул черт за язык с этим Дерюгиным.

— Ну, убежали, потом снова оказались в их руках — так что, они не узнали своего беглеца?

Ничего не попишешь, надо говорить о добровольной сдаче в плен. Но теперь ему уже окончательно не верили. Демид видел это.

— Сам — в плен? Лю-бо-пытно. Хм! Много любопытного. Скажем, упорные попытки откреститься от фамилии Дерюгин… В какой части служили?.. Да-да, правильно, у меня записано. Итак, Дерюгин, плен, второй плен, бауэр, снова плен, союзники… Не много ли на одного?

— Было и не такое.

— Знаю, было. Их имена занесены в посмертные списки героев.

— Имена всех?

— Нет, не всех… пока.