Метелло

Затем они разъехались. От денег, собранных товарищами, остались считанные чентезимо. Делегаты взяли с собой по караваю хлеба, завернутому в цветной платок, по бутылочке вина и по двести граммов колбасы. Расставание было веселое, и время летело незаметно вместе с ними в поездах, которые развозили их по домам. Теперь в Гурине был Боргезио, в Неаполе — Кортьелло, в Падуе — Тиан, в Катании — Ломбардо, в Ливорно — Пальяи. Они чувствовали, что их стало во много раз больше.

Делегаты Флоренции во главе с Джеминьяни увозили с собой яркие впечатления и скупые, но веские слова:

«Нынешние тарифные ставки и так очень низки. Надо добиться, чтобы хоть они соблюдались».

Три лиры сорок чентезимо, три лиры пять чентезимо, две лиры пятнадцать чентезимо и одна лира семьдесят пять чентезимо — такими были тарифные ставки для каменщиков первой руки, простых каменщиков, подмастерьев и чернорабочих. А поскольку хлеб стоил пятьдесят чентезимо килограмм, а стакан вина — десять чентезимо, мясо можно было позволить себе только за праздничным обедом, да и то не каждое воскресенье. Достаточно было погоде испортиться хотя бы на один день, чтобы заработок сразу упал. С наступлением холодов строителям приходилось особенно туго: скулы у них выступали сильнее, щеки проваливались. Они вместе со своими семьями охотно поменялись бы долей с сурками или барсуками и погрузились бы в спячку на всю зиму.

«Да, нужно заставить соблюдать тарифные ставки!»

Боргезио уже объявил забастовку. Через две недели туринские предприниматели капитулировали, и ставки были увеличены на десять и пятнадцать чентезимо. Биньярди также объявил забастовку и также победил.

Был самый сезон — май, июнь, и предпринимателям приходилось не один раз подумать, прежде чем допустить, чтобы их строительные участки обезлюдели. И тем не менее Кортьелло продержался всего неделю и потерпел поражение.

«Детям нужно есть…» — писал он.

Это явилось причиной поражения; это и недостаточная стойкость, о которой говорил Сальватори.

Во Флоренции строители решили бастовать в июне, но уже через две недели вынуждены были вернуться на работу. С первых же дней нашлись отступники, главным образом из числа деревенских. А хозяева — командор Фиаски, синьор Тайути и Мадии — твердили им: «Когда вы выкинете эту дурь из головы? Цены на все снижаются, работы хватает. Неужели вы хотите, чтобы строительные организации закрылись?»

Прошел год, цены стабилизировались, а ставки остались все теми же — на десять, а то и на двадцать чентезимо ниже тарифных. При последнем снижении даже инженер Бадолати не захотел пойти навстречу рабочим, и вот теперь они тоже решили попытать счастья…

На этот раз именно те, кто пришел из деревни и кому в прошлом году пообещали награду за штрейкбрехерство, а потом ничего не дали, были самыми решительными сторонниками забастовки.

Было воскресенье, 14-го мая 1902 года. До самого субботнего вечера рабочие вели переговоры с хозяевами. Напрасный труд! В понедельник утром им предстояло начать забастовку. Правда, сезон был в самом разгаре, но зато и предприниматели по всей Италии успели сговориться между собой. Кортьелло снова было попытался бастовать, несмотря на детей. Неаполитанцы продержались двадцать два дня, но ничего не добились. В Бари Паладино также потерпел неудачу. Об этом писали газеты «Аванти» и «Национе». Еще недавно в Бари застраивали набережную Лунгомаре. А теперь, после двух недель забастовки, предприниматели в виде репрессивной меры приостановили работы. В Падуе Тиан после десяти дней забастовки добился прибавки шести чентезимо каменщикам и трех чентезимо чернорабочим. Нужно было попытаться и во Флоренции! Кортьелло уже делал попытку, Паладино претерпевал локаут, Пальяи в Ливорно протянул две недели и все еще держался. Ведь в самый сезон ни одному предпринимателю не было выгодно прекращать работы! А даже какие-нибудь полсольдо прибавки в неделю составили бы в месяц десять чентезимо.

Теперь флорентийцы требовали тридцати чентезимо прибавки каменщикам первой руки и дальше, в соответствии с квалификацией, по двадцати пяти, двадцати и пятнадцати чентезимо.

— Кто не согласен, — сказал Дель Буоно, — пусть поднимет руку!

Глава XIII

И вот уже лучи солнца падали отвесно, пронизывая зелень буковых деревьев, подобно множеству шпаг. Лето было раннее, но рабочие привыкли к жаре, и большинство оставалось в жилете, надетом поверх праздничной рубашки, а куртки были перекинуты через руку. Все смотрели вверх, на говорившего в этот момент Дель Буоно, и слушали его кто с открытым ртом, кто пожевывая окурок, травинку или стебелек овса.

В наглухо застегнутом сюртуке, доходившем ему до колен, в тугом крахмальном воротничке и в пенсне, державшемся на самом кончике носа, Дель Буоно стоял на вершине Поджо.

— Кто не согласен, пусть выскажет свои соображения! — сказал он.

Было так тихо, что эхо его слов, казалось, влилось в пение цикад.