Метелло

Солнце поднялось высоко. Неподалеку от строительства, у семафора, остановился поезд. Какие-то юноши, выглядывавшие из окон вагона, пели:

Мы гимнасты смелые.
Ловкие, умелые,
Телом закаленные,
Крепкие, как сталь!..

Поезд медленно тронулся с места, кто-то из парней вы сунулся и крикнул:

— Да здравствует Флоренция! Привет каменщикам!

Рабочие все так же сидели под самой насыпью, а неподалеку от них все так же стояли помощник инженера и два десятника.

Зазвонил колокол монастыря в Монтуги, потом послышался гудок поезда, подходившего к вокзалу.

Старший из десятников, Нардини, не отличался особенно свирепым нравом. В прошлом сам каменщик первой руки, он старался по возможности улаживать все возникающие споры. Сейчас Нардини вытащил из жилетного кармана часы и зашагал к насыпи. Другой десятник укоризненно покачал головой. Он был родом из Марке, звали его Криспи; он носил большие усы, закрывавшие почти весь рот. Криспи был правой рукой Мадии и надеялся занять его место, но инженер предпочел Нардини.

Помощник инженера спросил:

— Что ты посоветуешь, Нардини?

Десятник прошел немного вперед по немощеной дороге. Рабочие смотрели на него снизу вверх. Помолчав, он спросил:

— Ну как, давать сигнал?

— Давай, давай! — сказал Липпи, как самый старший. — Криспи тебе поможет. А потом, у вас ведь еще есть хозяйский племянничек!

Тут вмешался Метелло:

— Послушай-ка, Нардини! Всего несколько лет назад ты, если не ошибаюсь, посещал Палату труда, был каменщиком первой руки у Фиаски. Так, что ли?

— К чему это ты клонишь?

— А к тому, что в то время ты обязательно принял бы участие в забастовке.

— Я тебя спрашивал не о том, кто я такой. Я хочу знать, что вы собираетесь делать.

Он обернулся на зов помощника, а затем, назидательно уставив палец в сторону Метелло, произнес:

— Что было, то было. Столько воды с тех пор утекло. А капиталов я за это время не нажил!

— Да разве я обвинял тебя в нечестности? У меня этого и в мыслях не было. Я только хотел сказать, что ты сделал карьеру.

— Ладно, все ясно!

Тут поднялся Аминта.

— А для меня нет. Для меня неясно, — сказал он.

Метелло стал между ним и Нардини. Криспи тоже шагнул к ним, а помощник бросил окурок. В этот момент из конторы вышел инженер Бадолати.

Те, кто еще продолжал сидеть, встали. Все поздоровались с ним, многие в знак приветствия поднесли руку к кепке.

— Вы что ж, прятались? — спросил инженера старый Липпи.

— Нет, почему же? — ответил инженер. — Я ночевал на строительстве.

Он был небрит, в пиджаке из серой альпака, шляпа надвинута на лоб. И для Бадолати годы не прошли даром. Под глазами — паутинка морщин, волосы уже не с проседью, а совсем белые. Даже если инженер провел эту ночь не на участке, спал он, видимо, плохо и мало, где бы ни ночевал. Взгляд у него был усталый, раздраженный.

Он пошел прямо к рабочим, словно нарочно минуя десятников и племянника. В наступившем молчании голос его прозвучал с неожиданной силой, в нем чувствовалось негодование и досада.

— Все вы трусы! И вы и те, кто возглавляет и подстрекает вас! В первую очередь ты, Салани, не говоря уже о вашем Дель Буоно, который корчит из себя святого! Они будоражат вас, а вы покорно следуете за человеком, который всю жизнь работал чиновником на железной дороге. И даже там работал плохо, иначе бы его не выгнали. Ну что он смыслит в строительном деле?

— Извините, синьор инженер, — прервал его Метелло. — Но так дело не пойдет…

— В вас нет ни капельки признательности! — продолжал инженер и добавил, обращаясь к Метелло: — Я это говорю всем, а в особенности тебе, Салани! Вам мало прошлогоднего опыта. Вы желаете снова попробовать! Чего же вы хотите? Опять залезть по уши в долги, если только найдется такой дурак, который одолжит вам хоть одну лиру! Но уж на этот раз не ждите, что, когда вернетесь на стройку, я дам вам аванс, как в прошлом году, кому за два, кому за три, а кому и за четыре рабочих дня! И если вы будете не в силах держаться на ногах, не сможете выполнять норму — тем хуже для вас! От меня вы получите только то, что заработаете, и только после того, как заработаете!

Рабочие молча смотрели на него, но не подошли ближе, а, наоборот, расступились, образуя полукруг, в центре которого оказался Метелло. Он словно ребенка держал за руку стоявшего рядом с ним Аминту, но все же не успел ему помешать.

— И это все, что вы можете нам сказать? — спросил Аминта.

Хотя взгляд и лицо Аминты были полны гнева и сам он весь напрягся — от жил на шее до сжатых кулаков, — голос его прозвучал не воинственно, а надломленно, смиренно, почти умоляюще:

— Вы ничего больше не можете нам сказать?