Метеоры

Желтая униформа японцев варьируется — здесь она по крайней мере четырех разновидностей, которые трудно научиться различать с первого взгляда. Самая многочисленная категория — это жители китайского квартала, но они редко покидают свой квартал. Японцев тоже много — в основном, они проездом, и в их облике есть нечто чуждое здешним местам и временное. Индейцы сразу бросаются в глаза — сухость их тел, юные мумии, утопающие в своих широких одеяниях, их маленькие живые глаза сверкают из-под широких полей шляп. Но легче всего узнать эскимосов, с их продолговатым черепом, по густым волосам, спадающим на лоб, и особенно характерны для них круглые и толстые щеки. В стране, где ожирение не редкость, тучность эскимосов не такова, как у белых. У белых она — от пирожных и мороженого. А эскимосы пахнут рыбой и вяленым мясом.

* * *

Лосось, напрягающий все силы, поднимается против течения, прыгая через преграды, перелетая через пороги… В этом образе я представил себя самого, когда приземлился в Ванкувере. Никогда, ни в одной стране, я не чувствовал, как здесь, что все мне поперек шерсти. Ванкувер — естественный предел долгой миграции с востока на запад, маршрута, начинающегося в Европе, пересекающего Атлантику и североамериканский континент. Это не город инициации, это город финала. Париж, Лондон, Нью-Йорк — вот города инициации. Новоприбывший обретает в них нечто вроде крещения, они приспосабливают человека к новому городу, обещающему множество невероятных открытий. Возможно, для японца и Ванкувер играет такую же роль, если он впервые вступает в западный мир. Эта точка зрения мне абсолютно чужда. Солнце, приходя с востока, приводит за собой бородатых авантюристов, из Польши, Англии и Франции, ведет их все дальше — через Квебек, Онтарио, Манитобу, Саскачеван, Альберту и Британскую Колумбию. Когда они прибывают на этот пляж с мертвой водой, осененной тенистыми соснами и кленами, их долгий путь с востока заканчивается. Им не остается ничего, кроме как усесться на песок и любоваться закатом солнца. Так как море Ванкувера замкнуто. Никаких вам приглашений взойти на борт корабля, к морскому путешествию, к познанию Пацифика нет на этих берегах. Горизонт упирается в остров Ванкувер, как в тупик. Никакое оживляющее дыхание ветра не наполнит легкие и паруса. Дальше пути нет. Но я, я приехал именно сюда…

* * *

— Этот город для меня! — шепчет Урс Краус, останавливаясь, чтобы полюбоваться небом.

Ему нравятся здешние ночи, рассветы, когда завеса черных облаков начинает прореживаться… Сейчас их треплет ветер и в клубящейся облачной массе появляются голубые просветы, в которые выглядывает солнце. Большие мокрые деревья Стенли-парка отряхиваются на ветру, как собаки после купания, а их лесной, уже чуть осенний запах отгоняет затхлый дурман залива и гнилость водорослей, валяющихся на пляже. Я нигде не встречал такого странного союза моря и леса.

— Только посмотрите, — говорит он, обводя вокруг широким жестом. Надо быть сумасшедшим, чтобы уехать отсюда. И все-таки я собираюсь уехать! Я отовсюду уезжаю!

Дальше пляж изобилует старыми пнями, отполированными как камень, нас останавливает группа гуляющих, направивших бинокли и телеобъективы в сторону воды. В двухстах метрах, со скалы на нас смотрит тюлень.

— Вот, — восклицает Краус, — этот тюлень, совсем как я. Он обожает Ванкувер. Вчера был высокий прилив, и он оказался на скале. И все же он смотрит своими маленькими узкими глазками на этот город, новый и мертвый одновременно, на эту далекую и сомнительную толпу, на этот конец света, который является пределом для западных людей и трамплином для восточных… Тюлень в Ванкувере — это редкость. Сегодня его фотография будет во всех местных газетах. Лучше бы он поскорей убрался, правда. Но заметьте, что сейчас отлив. На скале довольно много места. Он мог бы броситься в воду. Но ему было бы невозможно взобраться туда снова. И вот он ждет прилива. Когда волны поднимутся до его живота, он сможет немного поплавать и половить рыбку. Потом он снова займет свой наблюдательный пункт, прежде чем уровень воды понизится. Это может длиться долго. Но не вечно. Он уплывет. Исчезнет. Я тоже.

Мы снова шагаем меж лесом и морем. В небе война света, крепости из белого дыма треплют снежные эскадроны. Под этой драматической картиной семьи устраивают пикники, сверкают детские коляски, велосипедисты скользят подобно китайским теням.