Метеоры

«Нынче большая протечка», — сказала Мелина утром, входя в комнату. Она имеет в виду частый и теплый дождь, всю ночь кропивший лиловые листья и перезрелые осенние фрукты.

Я это знал. Или, по крайне мере, мог знать, если бы спросил свое тело, чувствуя горячую и влажную испарину, которой оно покрылось. Слабость не проходит, да и боль. Но сердце преисполнено надежды, оттого что я в прямом контакте, в прямой связи с небом и непогодой. Мне чудится рождение нового тела — барометрического, плювиометрического, анемометрического, гидрометрического. Пористого тела, в котором сможет дышать роза ветров. Уже не останки, гниющие на жалком ложе, но живой и нервный свидетель метеоров.

Но это пока не более чем надежда. Но в берлинском подземном коридоре образовалась трещина, и в нее проникают ветер и дождь.

………………………

Вот одна вещь, которую я бы не осмелился никому поведать, — и не из страха быть принятым за идиота (какое мне дело, в конце концов), но опасаясь, что будет осмеяно, сочтено безумием чудо, пробуждающее во мне энтузиазм.

Позавчера, проснувшись, я почувствовал со всей отчетливостью, как под двумя перевязками что-то шевелится. Большое насекомое под бинтами на руке, маленькая мышка — под ножной повязкой. Но потом вошла Мелина, день потек своим чередом, и я забыл о насекомом и о мышке. Каждый вечер, когда закончены дневные заботы и ритуалы и все готово к великому плаванию через ночь, я мгновенно перемещаюсь в то состояние, в котором проснулся, я возвращаюсь к мыслям, ощущениям, снам прошлой ночи, а все дневное бесследно исчезает. Тут я и вспомнил о насекомом и маленькой мышке. Впрочем, это сравнение с мелкими тварями сразу исчезло, потому что я почувствовал, что движения под бинтами повиновались приказам моей собственной воли. Было полное впечатление того, что в одной ране возникла вдруг крошечная ручка, а во второй — ножка, одаренные способностью двигаться и ощущать. Они то возникали, то снова сжимались на более или менее длительное время. Я вспомнил рака-отшельника, пойманного нами в скалах Святой Бригитты. Мы положили моллюска на песок. Через несколько минут из-под панциря высунулся пучок лапок, щупалец и усиков — они развернулись и принялись ощупывать, разведывать окружающее пространство, но мгновенно складывались и исчезали при малейшей тревоге. Таким же образом из опухших и красных каверн моих обрубков выползли хрупкие и робкие органы на разведку пространства, но пока не могли перейти через бинты.

………………………

Мелина сделала мне курьезный сюрприз этим утром. Из какого сундука извлекла она бинокль, бинокль «Юмо», которыми нас наградило агентство, для которого мы с Жаном снимались в рекламных роликах? Этот эпизод нашего детства всегда оставался в моей памяти, я как будто всегда знал, что он был началом чего-то очень важного и будет иметь таинственное продолжение в будущем.

Научившись держать и наводить бинокль моей единственной рукой, правой, я нацелил его в дали. Пробежал глазами по пляжу острова Эбиан: садки для мидий в Сен-Жакю, острые скалы Шевета, круглоголовые ветряки. Но я быстро понял, что пользуюсь биноклем довольно банально, ведь он для того и предназначен, чтобы рассматривать отдаленные предметы, неважно — в двух километрах или в двухстах метрах они находятся…

Итак, побродив по горизонту, я снизил полет моего зрения до уровня собственного сада, где Мелина граблями убирала пожухлые листья. Она, должно быть, была в тридцати метрах, а я видел ее так, будто она стояла рядом со мной. Изменение, приближение тут было совсем другого порядка, чем когда я смотрел на пляж. Все, что я видел там, находилось ли оно в двух километрах или двухстах метрах, было равно недостижимо, вне моей сферы, за пределами моей жизни. Тогда как Мелина, вначале бывшая за пределом достижимости, оказалась приближенной биноклем непосредственно в мою сферу. Парадокс ситуации заключался в том, что для меня она была на расстоянии оклика или даже вытянутой руки, а я для нее по-прежнему находился в тридцати метрах. Это отсутствие взаимности отражалось на ее лице, сосредоточенном на предметах, никак со мной не связанных, замкнутых в круге, из коего я был исключен. Благодаря биноклю, сам для нее недосягаемый, я устремил на нее инквизиторский проницающий взор, глаз Бога, и в первый раз взглянул на другого человека этим отчуждающим взглядом с мстительной отрадой.