Метеоры

Но я сразу же отверг эту золотую середину, этот слишком человеческий реванш, идущий от чувств и злопамятства. Божественный глаз, да, но мне всегда казалось, что божественная эманация во всей своей полноте изливается только на невинную природу, и она теряет свою чистоту, сталкиваясь с человеком. Вот почему я перевел свой инструмент сверхпознания на сад, и в особенности на луговую траву. Я не удивился, погрузив мой божественный взгляд в растительный хаос, обнаружив, что там не было обратного света отчуждения, как на лице Мелины, нет, там была только тонкая отчетливость и несравнимое ни с чем сияние. Я сразу же заметил, что луг состоял из очень разных элементов — от сыроватой низинки до песков и холмов, окружающих ее, с них мы, бывало, съезжали на велосипедах к краям возделанных полей, ограничивающих поместье с востока. Я приказал Мелине принести мне травник с цветными гравюрами, принадлежавший отцу Марии-Барбары, моему деду с материнской стороны. С какой бурной радостью я погрузился в густую массу свежей отавы всех возможных сортов. Там были: клевер, белый и фиолетовый, кашка, благовонная душица, горошек, мятлик луговой, желтоватый овес и черноголовник-кровохлебка, к ним примыкали мышиный ячмень с шерстистыми листьями, овсяница, саго, тимофеевка, райграс, дягиль, люпин, дальше, в болотистом углу, — лютики, камыши и осока. И каждое из этих растительных существ с восхитительной четкостью, сюрреалистической тонкостью и точностью отделялось от других, прорисовывая свои стебли, зонтики, завершил, метелки, тычинки и околоцветники. Никогда, да, никогда, ни один самый внимательный ботаник, у которого имелись руки и ноги, чтобы бегать по саду и вертеть в руках растения, не увидит их невооруженным глазом ни в таком качестве, ни в таком количестве.

Работа творения, происходившая в двух моих ранах, брала себе за образец миниатюрные японские сады. «Юмо» возвел луга Кассина из ранга чайных садов — где гуляют беседуя, в ранг дзеновских, где говорят только глазами. Но в Наре мои глаза профана не видели в садах дзен ничего, кроме белой страницы — песочной скатерти с рядами от граблей, двух скал, ствола дерева, похожего на скелет. Но я не понимал тогда, что это белая страница ждет появления некой неведомой мелодии. После ритуальных мук в Берлине, я перестал быть профаном, и пустота заняла место великолепного изобилия.

Я отложил в сторону бинокль со счастливой уверенностью. Сад моего детства, избранный театр наших игр, — конечно, мне там никогда уже не гулять, — но теперь я знаю его интимней, я обладаю им в большей степени с помощью своего взгляда, и я знаю, что отныне это чувство с победительной прогрессией будет только возрастать.

Тогда моя левая рука в первый раз после операции пробилась через гипс.

………………………

Болезнь, страдание, слабость, сужая границы нашего существа, возможно, помогают ему найти прямой доступ к природе. Тяжелобольной прикован к ложу, но не связано ли оно с почвой тысячью тысяч корней и нервных окончаний, о которых здоровый быстроногий человек даже не подозревает? Больной в своей неподвижности живет с несравнимой интенсивностью. Я думаю об Урсе Краусе и его «богатом пространстве». Таком богатом, что человек унижен сложностью скрытых взаимосвязей и не может найти необходимые для движения пустоты. Мое страдание превратило меня в дерево. С некоторых пор я тяну ветви в небо, а корнями ухожу в землю.

………………………

Этим утром суставы страшно трещали, раны болели, мускулы сводит судорога.

Первый раз в этом году округа проснулась под белым покровом инея, а северный ветер порывами сметал листья с деревьев. Казалось, осень превращается в зиму, но я знаю по опыту — и все мое наэлектризованное нежданным сухим холодом тело подтверждает: это фальшивая тревога, мнимый пока приход зимы, осень скоро вернется и еще простоит некоторое время.

………………………

Сейчас, когда вошла Мелина, двигая перед собой столик на колесиках, я задрожал от страха и откинулся назад, и до сих пор в шоке. Вот уже два часа моя левая нога — невидимая, ампутированная, — освободившись от бинтов, простыни, кровати, висела над полом комнаты. Я забавлялся тем, что подталкивал эту часть тела, пухлую, голую и чувствительную все дальше, к стене, к дверям и уже спрашивал себя, ухитрюсь ли я опустить ручку двери большим пальцем?

И вот именно в этот момент вторглась Мелина, со своим столиком, в тяжелых башмаках, чуть не раздавив мою ногу. Нужно приучить ее стучаться и не входить, пока я не втянусь сам в себя.

Интересно, что, пока нога двигалась, левая рука, закованная в гипс, как будто исчезла совсем, а кисть, если бы она еще существовала, была бы под марлей не больше бутона подснежника. Можно ли допустить мысль о некоей зависимости ноги и руки: когда одна увеличивается, другая умаляется, — или же это только переходный период и он пройдет, когда наступит «зрелость»?

………………………