Метеоры

Сэм. Мне надо спешить и вытащить его оттуда. Передо мной, по грудастой долине, простирающейся покуда хватает взора, несутся растрепанные кавалерийские полки отбросов, сплошь нацеленные на юг. Кажется, я высмотрел вершину, на которой я видел человеческий силуэт, помахавший рукой, потом исчезнувший. Вперед! Я скатываюсь вниз. Правая нога проваливается в щель, и вот я уже лежу и барахтаюсь на ложе из консервных банок. Царапины, но крови нет. Только я недостаточно быстро встаю и оказываюсь покрыт потоком крыс, скачущих мне навстречу. Я замираю из страха придавить или ранить одну-две из них, а то они пустят в ход зубы. Ну же, вперед, ать-два! Я взбираюсь на последний холм, усеянный множеством маленьких шерстяных вещиц, истлевшие родильные костюмчики, целое приданое для вырытого из-под земли мертворожденного младенца. Наконец я оказываюсь на краю чего-то вроде кратера. Ужас того, что открылось моим глазам, не выразить словами.

За тот месяц, что я здесь, я видел много крыс. Никогда — такой плотной толпы, движимой столь яростным исступлением. Они вращаются как черная вязкая жидкость на дне и по краям воронки, В центре водоворота — человеческая фигура, лежащая на животе, с руками, раскинутыми крестообразно. Череп уже обнажен, но остались еще пучки полувырванных черных волос. Эта узкая, худая спина, хребет, как нарочно созданный для палочных ударов… мне не нужно долго вглядываться, чтобы узнать. Даниэль! То, что было только подспудной гипотезой, становится мучительной уверенностью. Он пришел ко мне. Он заблудился. Как он упал? Словно отвечая мне, шквал ветра сбивает меня с ног на краю кратера, за ним немедленно следует яростная атака со стороны ящиков и пустых корзин. А у него, неизбежно, пошла кровь, он был приговорен кровить. Спуститься в ведьмин котел? Надо, надо бы! Может быть, ему еще как-то можно помочь? Но, честно говоря, храбрости не хватает. Я колеблюсь, но собираюсь с мужеством. Я пойду, я нырну в этот кошмар. А вот сигнал отбоя: двойной свисток поездов, встретившихся внизу, на равнине. Крысы скоро отступят. Они уже отступают. Черные тысячелапые батальоны идут на попятную. Нет, я не вижу, как они бегут, удаляются. Они исчезают, неизвестно как. Вязкая жидкость словно впитывается в белую толщу почвы. Теперь я жду с полным на то основанием. Терпение, малыш Даниэль, я скоро буду! Еще минута — и последние крысы уйдут.

Я прыгаю в густоту и оказываюсь на довольно крутом склоне. Земля скользит у меня под ногами. Обвал, лавина. Так, должно быть, случилось и с Даниэлем. Я вверх тормашками плюхаюсь возле него, в широкий развал сукровичных бинтов и пустых аптечных склянок, наверняка больничные отбросы. Вон из головы. Даниэль рядом, у моих ног. Раны, нанесенные крысами, гораздо хуже, чем я мог судить издали. Похоже, они с особым предпочтение атаковали затылок. Он глубоко раскрыт, словно отрублен топором, отпилен пилой — пилой с миллионами острых зубчиков, и так глубоко, что голова едва держится на теле и отваливается, когда я переворачиваю тело носком сапога. Еще они атаковали член. Затылок и член. Почему? Лобок, единственное обнаженное место, — одна кровавая рана. Я застываю в созерцании бедной разломанной куклы, в которой от человеческого осталась только непристойность трупа. Моя задумчивость — не внезапно нахлынувшая законченная мысль, это тупое молчание, оцепенелая неподвижность в странном спокойствии ямы. Мой бедный оглушенный мозг способен лишь на один вопрос, очень простой, очень конкретный: золотая цепочка, образок Богородицы? Где они? Наверху порывы ветра рушат края кратера и спихивают внутрь охапки отбросов. Здесь, внизу, спокойствие глубин. Ruah… Ветер, наделенный разумом… Колыхание крыльев белой голубки, символ секса и речи… Отчего же Истина предстает передо мной только в уродливом и гротескном одеянии? Что есть во мне такого, что всегда призывает личину и гримасу?

Уже несколько секунд я следил за толстым белым пасюком, с натугой взбиравшимся по склону кратера. Не оттого ли он так отяжелел, что сожрал член Даниэля? Кто тут говорил о чистом символе, о голубке? Метеор перьев и когтей пикирует на толстого пасюка. Тот храбро оборачивается, прижимает ушки, обнажает ряд клыков, острых, как иголки. Взъерошенная чайка, из-за раскинутых крыльев кажущаяся огромной, яростно шипит на него, но держится на расстоянии. Я по опыту знаю, что против кажущегося поединок обернется в пользу крысы, но поединка не будет. Крыса замерла, нацелившись, вытянувшись в сторону противника. Это и предполагалось, это и ожидалось. Вторая чайка пикирует на нее, на мгновение покрывает ее крыльями и снова взмывает к небу. Крыса дергается на земле с перерубленным затылком. Та же смерть, что и у Даниэля. И первая птица добивает ее, хватает, подбрасывает в воздух, как кровавую ветошь.