Метеоры

Опять этот узнающий взгляд, устраняющий меня от самого себя, — я удивляюсь этому все меньше и меньше, но не могу сказать, что привык. Молодая женщина (вправду ли молодая? Честно говоря, она без возраста) не колеблясь усаживается за мой столик. Несмотря на очевидное отсутствие кокетства, она довольно красива, и, может быть, ее афишированное презрение ко всяким любовным уловкам есть вершина таких уловок, и невозможно изобрести стиль более подходящий к ее чеканному лицу, как бы составленному из нескольких плоскостей под правильными и гармонирующими между собой углами. Бархатные глаза и пухлый рот смягчают суровость ее слишком строгого лица и стянутого на затылке узла черных волос.

— Дебора умирает, я даже не уверена, что она еще жива. Что до Ральфа, то он вот-вот поймет, что она для него значила все эти пятьдесят лет их совместной жизни.

Произнесла она быстро, по-своему горячо, вытаскивая из сумки пачку сигарет и зажигалку. Она зажигает сигарету, в молчании курит, в то время как сквозь весенние трели «Флориана» я слышу ворчание Зимы из «Лавены».

— Я думала ты там, с ними. Ты должен туда пойти. Ты должен быть с ними. Боюсь, ты не будешь там лишним.

Я наклоняю голову, как будто в глубокой задумчивости, как будто принимаю решение. Ее тыканье — вот, что поразило меня больше всего. Я поражен, ошеломлен. Конечно, это должно было рано или поздно случиться, раз Жана нет рядом со мной. Но все равно, шок сильный. Потому, что в первый раз в жизни мне тыкали. Даже в детстве к Жан-Полю обращались только на вы — именно потому, что общность близнецов не заходила так далеко, чтобы в нас видели одно существо. Скорей наоборот — даже вдали друг от друга мы слышали обращенное к каждому из нас вы потому, что тот, кто разговаривал с нами, подразумевал также ненадолго отлучившегося брата. Я стал считать ты очень грубым обращением, наглой, презрительной фамильярностью, во всяком случае не подходящим для близнецов, мы имели право, каждый из нас, чтобы к нам даже поодиночке обращались с вежливым вы (напишу: с королевским вы!). Я бы все же отметил, что такое толкование казалось мне самому иллюзорным, мнимым, инфантильным, если меня и ранило ты — то по другой причине: оно погружало меня еще глубже в новое состояние одиночки, и я сопротивлялся этому изо всех сил. К тому же почему бы не развеять недоразумение. Мне не было резона обманывать эту женщину, возможно, зная правду, она скорей поможет. Во «Флориане» расцвела цветами Весна, в «Лавене» Зима продолжала завывать, в «Квадри» натирали канифолью смычки, а я, я сказал: «Вы ошибаетесь. Я не Жан Сюрен, я — Поль, его брат-близнец».

Она смотрит на меня с ужасом, с ужасом неверия, в котором таится тень враждебности. Первый раз после отъезда Жана я развеял расхожее недоразумение. Я читаю ее мысли. Как относиться к человеку, который вдруг захотел скрыться, исчезнуть, выдавая себя за брата-близнеца? Такая хитрость непростительна, недопустима и груба. Эта гипотеза кажется ей верной, тем более что Жан никогда не говорил обо мне, и она размышляет, для чего ему надо прятаться под странной маской.

Ее лицо каменеет. Она копается в своей сумке и начинает подправлять макияж, опускает глаза в зеркальце пудреницы. Любая другая женщина в этих обстоятельствах, взглянув в зеркало, обнаружила бы, что ее лицо помертвело и вдруг постарело. Но только не она. Внезапно она решила раскрыть карты.

— Жан никогда не говорил мне о брате-близнеце. Правда, он вообще оставил меня в полном неведении о своем прошлом, о своей семье. Не из скрытности, без сомнения, просто это не имело отношения к нашим отношениям, по крайней мере явного. То, что вы мне сказали, — слишком неожиданно!

Она изучает меня. Бесполезно, милая дама! Если вы найдете хоть малейшее различие между Полем, который перед вами, и Жаном, которого вы знали, это будет только игрой воображения. Мы — одинаковы, абсолютно, непреклонно одинаковы!

— Пусть так! Допустим, что вы не Жан, что вы его брат-близнец.