Метка рода (СИ)

— Не бери в голову, Сыгнак, — взялся за чару.

Итлар сразу понял, ум которого только и ищет повода для подковырки разной. Всё-таки нужно было оставить его подле себя — всё веселее бы было, хотя, конечно, не до скуки. Всё было обговорено и, кажется, многое решено за это утро, а всё равно поглядывали на степняков искоса: в глазах недоверие так и ворочалось тучами хмурыми. Князь Годуяр хоть и позвал Тамира, да не многие с тем были согласны, не раз уже молчание натягивалось, словно кожа на бубен, дрожало, того и гляди лопнет.

Тамир окинул длинный стол взглядом, оглядев мужей от князей до десятников, кто приехал на сборище с соседних земель, сидевшие на лавках длинных. Все разные, будто не одной крови: одни светловолосы, другие с рыжиной. Кто старше, имели бороды густые, длинные — у полянов означало богатство и крепкий род, но все до одного с суровыми лицами, задумчивые и важные. И, как понял Тамир, по правую сторону восседали те, кто имел кровное родство правящего колена. Тот же князь из Любчины Ведозар, зрелый муж с русой бородой, крупным носом на резковатом чуть лице, волосы на пробор острижены по уши, будто шапкой казались над густыми бровями, оттеняя цепкий, как капкан, взгляд. Князь Белотур, ни больше, ни меньше, а то же приходился близким родичем князю Годуяру, они и похожи даже: оба синеглазы и темнобровы. Сам князь Каручая — Звенимир — как понял Тамир, тоже имел корни одни с Годуяром.

Были ещё много кто, не всех Тамир по имени запомнил. По левую сторону сидели воеводы и сотники. Одного из них Тамир уже знал достаточно. Далебор на этот раз не встревал, где не следует, задумчивый слишком, будто мысли его о чём-то другом были всё это время, донимало что-то. Тамиру и знать не надо.

После схода Тамир сразу отправил нескольких своих дайчан в аил, что встал у крутой излучины под весью недалеко, припасы пополнить да приобрести что нужное: что-то купить, чем-то обменяться — тем должен был заняться Найгар, в этом  тудуну не было равных, хотя раньше всё так брали, не спрашивая, не торговались. Поэтому Тамир и не слишком рассчитывал на доверие со стороны вождей поляновских, оставалось только набраться терпения. Но если кто в открытую осмелится высказать непотребщину, Тамир не смолчит и покажет, насколько остро лезвие его палаша, в котором вложена справедливость Тенгри.

Конечно, все они были упреждены, что в Каручай хазары прибудут, вызывая споры и пересуды разные. Всё же князья понимали, что должны сейчас за любую соломинку хвататься, и для них перемирие — дороже собственной жизни. Особенно это все поняли после того, как узнали о нападения кангал под протокой — смятение поутихло в их глазах и словах. Но Тамиру их одобрения и не нужно. Он сам, без помощи других может род свой защитить, благо Тенгри-хан дал ему всё для этого, вложив сталь в руки, влил горячую кровь в жилы, а голову оставил в холоде.

Чуть погодя набежала челядь, принялась двигать столы, грохотали, гремели, горланили громче мужи, приободрённые тем, что сход прошёл гладко и мирно, и пора бы страву разделить общую. Хотя Тамир не прочь был вернуться в аил, слишком тесно становилось в стенах, будто в башне, но непочтение выдавать остальным не желал. Отказаться от общей трапезы — всё одно врагом себя объявить, а тут всё же перемирие. И сколько оно продержится, Тамир тоже не знал, но пока в союзе этом видел большую пользу власть укрепить да обогатиться. Обещание дал, что люди его не тронут земли крайние, а в степях, коли что, путь откроет. Поляны в свою очередь побожились мир сохранять.

Воины смолкли и тут же приободрились все разом, приосанились, когда в гриднице появились женщины. Даже самые смурные расправились в плечах. Самая старшая, величавая, гордая, как лебедь, в золотистом в пол платье, вплыла в хоромину, прошла первой, окидывая мужей прохладными, как озёра, глазами, села подле Звенимира — князя Каручаеского. Видимо, его хотун[2], а те, что моложе — дочери, расселись рядом от родичей, завладевая взглядами мужей. Только Тамир всё от чего-то на сводчатую дверь поглядывал — уж не отстала ли от них пустельга, задержалась где? Только, кроме бегающей челяди, не появился больше никто. И разочарование против воли разлилось полынной горечью по горлу, вынуждая туго дышать. И казалось, вовсе стало пусто в хоромине без той, что так легко сейчас собой мысли его заполнила, будто и не полон был людьми. Внутри Тамира стремительно мрачнело, будто в глубине сердца всё это время таил надежду увидеть её снова. Хотя знал, что по приезду в Каручай с вёрткой, бойкой маленькой птичкой придётся расстаться совсем.