– Во-первых, – Снейдер поднял указательный палец, – почему так много детей?
– Во-вторых, – продолжал Снейдер, – почему эти дети доживали только до года? В-третьих: где они находились до своей смерти?
– В монастыре? – предположила Тина.
Сабина помотала головой.
– Сотрудники ЛКА Линца уже с раннего утра допрашивают монахинь в Бруггтале. Стена молчания наконец-то пала. Как мы теперь знаем, младенцев у них забирали сразу после рождения. И дети в монастыре никогда не жили.
– Есть предположения, куда увозили детей? – спросила Сабина.
Снейдер покачал головой.
Они помолчали.
– Четвертый, и последний вопрос, – наконец подал голос Снейдер. – В татуировках Магдалены Энгельман нет подсказки номер пять. Они продолжаются с шестой по седьмую и заканчиваются римской X. Почему так?
Никто из них не знал ответа.
Снейдер поднялся.
– Пойдемте в комнату для допросов и постараемся это выяснить.
– Почему она должна рассказать нам что-то именно сегодня? – спросила Сабина.
Снейдер загадочно улыбнулся.
– Потому что ван Нистельрой и я выдвинем ей ультиматум.
Глава 41
Сабина вслед за Снейдером вошла в комнату для допросов. Они не стали садиться, а встали перед столом, за которым сидела монахиня. Постельное белье на матрасе в углу выглядело нетронутым.
Магдалена Энгельман устало подняла голову. Ее глаза запали, казалось, что она, как и Снейдер, тоже не спала. Вероятно, всю ночь она неподвижно просидела за столом, погрузившись в долгую молитву.
– Который час? – спросила женщина.
Снейдер ей не ответил.
– Что вы уже выяснили?
Он по-прежнему молча ее рассматривал.
Между тем начался уже пятый день ее изоляции, и Сабина могла наблюдать, как монахиня менялась внешне с каждым днем. Она мало ела и пила, не выходила ни на свежий воздух, ни на солнце, у нее было немного пространства для движения, круглосуточно работал кондиционер, ее снимали камеры, а посторонние люди следили за ней через зеркало. В таких условиях ощущение времени теряется, и, вероятно, она даже не знала, утро сейчас или вечер.
Но по сути Магдалена Энгельман приняла такое обращение без особого сопротивления. Четки и ее вера в Бога, очевидно, давали ей силы пережить эти семь дней.
С медитативным спокойствием перебирая пальцами бусины четок, Магдалена повторила свой последний вопрос.
– Quid pro quo, – сказал Снейдер. – Вы даете мне подсказку о предстоящих жертвах с пятого по седьмой номер, а я говорю вам, что мы выяснили.
Она слегка покачала головой.
– Вы знаете мои условия. Сколько еще людей должно умереть, прежде чем вы поймете? – Она сделала глубокий вдох. – Устройте мне пресс-конференцию, давайте обратимся к общественности со всем, что выяснили, а потом я сообщу вам остальное, чего вы еще не знаете.
Сабину пробрала холодная неприятная дрожь.
– Вы знаете, что этого не произойдет. БКА не позволит себя шантажировать, – холодно парировал Снейдер и взглянул на свои наручные часы. – Это будет мой последний разговор с вами, я ставлю вам ультиматум.
– А именно? – спросила она. – Устроите мне еще более жесткое одиночное заключение, если я не заговорю?
Снейдер махнул рукой, словно понимая, что это бессмысленно.
– Я передаю дело. Вот так просто. Не Сабине Немез или ее равносильной коллеге, а молодому комиссару-стажеру, только что выпустившемуся из академии, которого обучал даже не я и который получит свое первое дело.
Сабина внутренне вздрогнула.
Но монахиня оставалась непреклонной.
– Вы знаете мой ответ, – сказала она и снова принялась перебирать четки.
Снейдер фиксировал ее взглядом как минимум минуту, в течение которой никто ничего не говорил. Они мерились силами – у кого крепче психика. Сабина едва осмеливалась дышать.
Наконец Снейдер прервал тишину:
– Любой другой сломался бы за это время в таких условиях. А вы нет. Признаюсь, это вызывает у меня уважение. – Он сделал паузу. – Вы смелая женщина.
На лице Магдалены Энгельман никак не отразилось, что она чувствовала себя польщенной, хотя это был уже второй большой комплимент, который Снейдер ей сделал – а это вообще бывало исключительно редко.
– Знаете, моя смелость от Бога, – объяснила она затем. – От Бога, не от церкви. Некоторые уродливые явления католической церкви в действительности и есть сам дьявол. На самом деле падшего ангела не существует – его олицетворяет сама церковь. За время крестовых походов, инквизиции и сожжения ведьм она убила больше людей, чем когда-либо сумел бы Сатана в самой своей ужасной и жестокой форме.