Метла Маргариты. Ключи к роману Булгакова

Трактовка Толстым понятия о «свете» конгениальна с трактовкой этого же понятия иудейским этическим учением, известным как «Каббала», в котором «Ор Хаим» (свет жизни) – одно из основных понятий. Следует отметить, что, работая на переводом Евангелий, Толстой специально изучал древнееврейский язык, выверяя свои выводы по ключевым вопросам в трактовке Торы.

О пути Толстого к «свету» писали не только его современники. В. Я. Лакшин, например, в своей книге «Пять великих имен» посвятил этому даже целую главу, озаглавив ее «Путь к солнцу». К сожалению, никаких ассоциаций со «светом» в романе Булгакова у него при этом не возникло.

Не возникли у него ассоциации и при разборе булгаковской трактовки отношения Христа к земной власти: «В отличие от евангельского Иисуса, уклончиво заявляющего „Богу – Богово, кесарю – кесарево“, Иешуа у Булгакова не знает компромисса с римской властью…»[449] И дело даже не в том, что трактовка в романе этого вопроса отражает мнение Толстого, а в том, что сам Толстой обосновывает свою концепцию именно этим (цитируемым В. Я. Лакшиным) афоризмом Христа: «По учению церковников <…> место это значит то, что надо исполнять свои обязанности царю так же, как и Богу», и приводит свое понимание: «Толкование этого текста церковью исполнено высокого комизма. Текст этот, явно отрицающий власть, читается в царские дни и служит главной опорой власти <…>. Но дело в том, что Иисус не только не признает власти, не только презирает ее, но считает ее по существу своему злом, становится сам и ставит людей выше ее. Все учение его <…> прямо исключает всякую власть, считая ее злом и поэтому тьмою».

Это утверждение Толстого противоречит текстам Евангелий, хотя бы даже процитированному стиху Ин. 19:11, где сам Иисус утверждает, что власть дана Пилату не кесарем, но Богом. К сожалению, это место – далеко не единственное, при переводе которого Толстой исказил смысл первоисточника.

Здесь будет уместным отметить еще один контекст использования Толстым понятия «тьма» – в прямой увязке с понятием «власть»; эти контексты (духовная смерть, власть) дают основу для нового осмысления проходящей рефреном по всему булгаковскому тексту «тьмы».

Следует отметить, что отношение Толстого к земной власти проявилось не только при переводе и толковании Евангелий; оно фактически являлось одной из доминант его этики, особенно в последний период жизни. Именно этот вопрос явился одним из главных противоречий между его мировоззрением и концепцией государственного устройства Вл. Соловьева, который считал, что государство должно быть построено в виде пирамиды, на вершину которой он помещал основанную на религии нравственность. Толстой же категорически отрицал любой принцип государственного устройства как противоречащий учению Христа. Такое отношение отразилось, в частности, на его настроении после ставшего знаменитым отказа от собственности. Вот что он писал по этому поводу 2 августа 1910 года своему поверенному В. Г. Черткову: «Сделал, главное, несомненно дурно тем, что воспользовался учреждениями отрицаемого мной правительства, составив по форме завещание. Теперь я ясно вижу, что во всем, что совершается теперь, виноват только я сам»[450].

Вспоминая «О том, как мы с отцом решали земельный вопрос», и говоря о приверженности Толстого идее Г. Джорджа об использовании земли, Татьяна Львовна упоминает, что во всем этом ее отца мучило одно – налог с земли должен был собираться правительством, действия которого основаны на насилии[451].

Как видим, трактовка в «ершалаимских» главах отношения Иешуа к земной власти конгениальна с мнением Толстого.

Тема отрешившегося от земных благ бродяги-философа затрагивается в «Четвероевангелии» неоднократно. В частности, оспаривая церковное толкование, а фактически – прямой смысл фразы Христа «Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное», Толстой говорит о неправомерности добавления Матфеем в эту фразу слова «дух». По его мнению, Иисус имел в виду не то, что ему приписывает евангелист, а иное: постичь свет могут только такие же, как и он сам, нищие, бродяги. В интерпретации Толстого, как и в романе Булгакова, Иисус – земной, лишенный возможности творить чудеса человек. Да и приведенную фразу Христа «Богу – Богово, кесарю – кесарево», сказанную относительно правомерности уплаты подати Тиберию, Толстой комментирует таким образом, что монеты должны быть отданы изображенному на них кесарю; им же, нищим бродягам, деньги только мешают постичь свет.

И снова этот же вопрос просматривается как еще одна этическая доминанта самого Толстого, отказ которого от собственности общеизвестен – он не только явился одной из причин разлада в его семье, но и получил широкую огласку.