Метод. Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Выпуск 3: Возможное и действительное в социальной практике и научных исследованиях

Что касается ситуации (~4) & (~3), то и она, на наш взгляд, вовсе не является фантомным результатом логических операций, которому ничего не соответствует в действительности. Напротив, она представляется нам экспликацией некоторого «негласного компромисса» – того состояния, которое не может быть открыто заявлено, которое нельзя признавать ни политически17, ни лингвистически – для этого нет подходящих языковых выражений, но которую стороны конфликта согласны по крайней мере терпеть (пусть и заявляя время от времени, что их терпение скоро иссякнет). Очевидным образом это состояние хуже чем (4), но оно по крайней мере лучше, чем нежелательное для всех (3).

Как видим, возможны миры, которые будучи выразимы логически, не выразимы в отражающем лексическую организацию языка существующем словаре политико-правовых отношений. Тем самым, помимо интересов сторон, нацеленных на достижение максимального результата, конфликту способствуют и антонимическая организация естественного языка. Так, существуют специальные обозначения только для антонимических отношений (бинарных противопоставлений, оппозиций) – «мир» – «война», а двучленная оппозиция – это и есть семантическая форма конфликта (подробнее см.: [Лотман, 1992; Золян, 1999]). Что касается иных типов отношений, то соответствующие обозначения отсутствуют – в языке оказываются невыразимы такие отношения, как (~1) & (~2), равно как и (~4) & (~3) – «ни мира, ни войны», поскольку антоним «мира» в естественном языке – это «война», и наоборот18. Это, конечно же, сужает спектр лингвистических выражений для логически и физически возможных состояний. Соответственно, эти состояния оказываются исключены из рассматриваемого политико-правового горизонта предпочтений.

Так что речь может идти о двух политических процессах – том, который декларируется и требует однозначности (и кроме того, может быть описан средствами языка), и том, который хотя и игнорируется в политических описаниях (как де-юре несуществующий), но тем не менее определенным образом соотносится с реальностью (как недолжное де-факто). Для этого игнорируемого процесса предложенные формулы оказываются более адекватным инструментом описания, и реальная практика политических решений в самом деле склоняется к парадоксальной формуле:

(((~1) & (~2)) & ((~3) & (~4)))

Именно такое состояние, при котором не реализуются одновременно как лучшие, так и худшие для сторон возможные состояния дел, в результате оказывается наиболее устойчивым (поскольку лучший для одной из сторон мир оказывается худшим для другой). Поэтому, наблюдая реальную историю Карабахского конфликта начиная с 1988 г.19, можно заметить маятникообразное возвращение к такому состоянию дел: после силовых попыток добиться лучшего (и в языковом отношении однозначного) политического решения устанавливается неопределенная ситуация: неопределенная как в отношении статуса, так и ситуации мира/открытого противостояния. Если вначале преобладает логика силовых решений – как инструмент «реальной» политики, то на следующем этапе она уступает место логике предпочтений.

Покажем это на двух примерах – первая ситуация имела место в рамках СССР, вторая – после распада СССР. Так, в 1988 г., после того, как высшие органы власти Армении и Азербайджана приняли взаимоисключающие решения, соответствующие состояниям (1) и (2), интенсивно обсуждались следующие возможности: повышение статуса автономии Нагорного Карабаха вплоть до придания ему статуса союзной республики, а также прямое президентское правление или прямое подчинение союзному центру. Все эти варианты если и не укладывались в формулу ((~1) & (~2)), то приближались к ней. Был создан так называемый Комитет особого управления (КОУ), который, безусловно, был шагом по выводу Карабаха из административного подчинения Азербайджану и в случае его более продолжительного существования привел бы к реализации ситуации «ни Армении, ни Азербайджану». При этом хотя и имели место постоянные столкновения между проживающими в Карабахе армянами и азербайджанцами, но их масштаб и интенсивность были намного ниже, чем в предыдущий и последующий периоды (имело место состояние «ни мира, ни войны» – ((~3) & (~4))). Изменение ситуации в 1989 – начале 1990 г. – расформирование Комитета особого управления и попытки союзных властей восстановить административное подчинение Карабаха Азербайджану, т.е. восстановить состояние (2), – приводят к эскалации конфликта и его переходу в вооруженное противостояние.