Метод Шерлока Холмса

Тридцать лет назад моя сестра Лиззи работала служанкой в одной гостинице в Лондоне. Она была хорошенькая, ей не было еще и семнадцати. И вот она попалась на глаза этому итальянскому синьору, который приехал в Лондон, чтобы подучить английский. Короче говоря, они с Лиззи влюбились друг в друга. Думаю, вам и вашему другу не надо объяснять, что случилось потом. Синьор Морелли вернулся к себе в Италию, а Лиззи узнала, что ждет ребенка. Мы ничего не могли поделать. Адреса он не оставил, а Лиззи уперлась и не хотела говорить нам, в какой гостинице она с ним познакомилась, да в общем это было и ни к чему, ведь как только хозяйка гостиницы узнала о беременности, она сразу уволила Лиззи без всяких рекомендаций.

Ну вот, а потом Лиззи родила ребенка – мальчика. Мне не надо вам говорить, где он теперь. Но бедняжке не повезло, и вскоре она умерла от родильной горячки. Моей матушке было не под силу воспитывать ребенка: она была вдова и не могла похвастаться хорошим здоровьем. Мы с женой потолковали меж собою и решили, что вырастим этого мальчика как собственного сына. Мы были женаты уже три года, а детей, к большому нашему разочарованию, все не было. Вот так мы его и вырастили.

А спустя два года после смерти Лиззи синьор Морелли снова приехал в Лондон. Бог знает, как он нас разыскал. Тогда я работал строителем в Уоппинге, и однажды вечером он свалился нам как снег на голову. Искал Лиззи. Когда мы рассказали, что она умерла в родах, он побледнел как привидение. А потом дал нам денег на сына. Я не хотел их брать, мистер Холмс, потому что мне казалось неправильным брать у чужого человека средства на ребенка, которого мы холили и лелеяли как своего собственного. Но времена настали тяжелые, и эти деньги нам очень пригодились. В общем, синьор Морелли стал приезжать к нам каждый год, чтобы повидаться с мальчонкой и заплатить за его содержание. Он не скупился, нет, совсем не скупился: в конце концов я стал кое-что откладывать и через несколько лет сумел купить эту вот контору в Спиталфилдзе. Но он поставил одно условие: мы должны были делать вид, что Джек наш сын, и никогда никому не рассказывать, кто его настоящий отец.

– Вы ни разу не спрашивали себя, почему он на этом настаивал? – поинтересовался Холмс.

Баскин-старший смутился.

– Конечно, спрашивали, но нам было ясно, что он из богатой семьи и не хочет, чтобы его родные узнали о незаконном ребенке. Честно-то говоря, мистер Холмс, нас это тоже устраивало. Он появлялся раз в год, заходил к нам на пару часов и давал мне пятьдесят фунтов, в которых, с тех пор как Джек окончил школу и стал работать со мной, не очень-то мы и нуждались. Я приберегал эти денежки до тех времен, когда он соберется жениться и свить собственное гнездышко.

– А что с теми деньгами, которые синьор Морелли принес в последний раз?

Баскин обиделся, словно ответ на этот вопрос был очевиден.

– Он упал и умер еще до того, как передал мне деньги. Мне подумалось, что будет неправильно рыться у него карманах, и я не стал этого делать, хотя понимал, что он непременно отдал бы мне деньги, будь он жив. В любом случае, нас больше заботило, что делать с телом. Мы не могли пойти в полицию – что, если бы решили, будто это мы его пристукнули? Да и кто бы поверил в историю об итальянском богаче, который дает нам деньги! И вот мы положили его в тачку, прикрыли мешками, дождались темноты, свезли тело в Патерностер-Ярд и придали приличную покойнику позу. Это все, что мы могли для него сделать. Мы ведь не знали, где он живет, и не сумели бы уведомить его родных и друзей.

– Но почему именно Патерностер-Ярд? – спросил Холмс.

– Знаете, сэр, там ведь всегда тихо и безлюдно, точно на кладбище (не в обиду синьору Морелли будь сказано). Мы подумали, что к тому времени, когда тело обнаружат, все будет шито-крыто.

Голос его сошел на нет, будто он только теперь понял, как глупо было надеяться, что дело уладится само собой.

Баскин-старший прокашлялся и, выпрямившись, в упор посмотрел на Холмса.

– Я знаю, что мы с Джеком поступили плохо, сэр, когда ничего никому не сказали и избавились от тела, словно от груды старого тряпья, – промолвил он. – Мне никогда не скинуть с души этот камень. Что нам сделать, чтобы исправить дело? Может, пойти в полицию, или вы сделаете это сами? Если за это штрафуют, я заплачу все сполна.

Повисло долгое напряженное молчание. Я слышал даже скрип колес и стук лошадиных копыт, доносившихся с улицы. Оба Баскина стояли рядом, плечо к плечу, словно солдаты, ожидающие, что скажет их командир.

Я не мог смотреть на их лица, на которых застыло кроткое, покорное и в то же время до странности гордое выражение. Готовность Баскинов подчиниться любому приговору судьбы, в облике которой выступал нынче Холмс, вызывала у меня невольное уважение. Я украдкой посмотрел на своего друга, желая понять, тронут ли он, подобно мне, этим самоуничижением.

Он с невозмутимым лицом разглядывал носки своих ботинок.

Затем, словно повинуясь внезапному порыву, хмуро взглянул на отца и сына, стоявших перед ним, и отрывисто произнес: