Методика обучения сольному пению

Не возвращаются, любя

В дверь звонили долго и настойчиво.

Борис Кузьмич нехотя поднял голову с подушки и вялым движением руки сдвинул с груди теплое верблюжье одеяло.

На журнальном столике тикал старый будильник. Бугаев поднял на него глаза: было девять часов утра.

Астматически громко и хрипло дыша, Борис Кузьмич медленно надел поношенный синий халат, висевший рядом на стуле, сунул ноги в холодные тапочки и поднялся с постели.

В окно, с раздвинутыми шторами, заглядывало хмурое стертое лицо апрельского утра.

Бугаев двинулся с места — надо было пройти еще зал, чтобы добраться до входной двери, — и опять зазвонил звонок, от чего Бугаев нервно вздрогнул.

— Ну, что еще вам? — чересчур раздраженно спросил он, открыв дверь и увидев перед собой совсем юную девушку с румяными от уличного свежего воздуха щеками и раскосыми, немного смущенными глазами.

— Здравствуйте, — сказала, слегка замявшись, девушка и с виноватой улыбкой посмотрела прямо в лицо Бугаеву.

— Ну, здравствуйте, здравствуйте. А дальше что? — в приоткрытую дверь явно норовил воровато проскользнуть сквознячок, и Борис Кузьмич уже ежился под халатом.

— Меня зовут Валя, — сказала девушка и по-детски провела пальцем под остреньким носиком; ярко-голубые глаза сияли, как льдинки под солнцем.

— Да что вам надо? — все более и более негодовал Бугаев. — Я уже замерз окончательно, слушая вашу болтовню…

— Я… я же Валя… ваша дочь, — испуганно сказала девушка и замолкла.

Борис Кузьмич нахмурился, открыл рот, словно собираясь рассердиться: «Какая такая дочь?!», но через секунду чисто промытые морщинки, собравшиеся над бровями, стали растерянно разбегаться…

— Ну… — бормотал он, с испугом чувствуя, как сквозняк забрался ему уже на грудь. — Ну, конечно, да… проходите…

— Может, я не вовремя? — спросила Валя; вопрошающе-виновато смотрели ее сияющие глаза из-под белой вязаной шапочки. — Вы извините…

— Нет-нет, проходите, — Борис Кузьмич с облегчением спрятался за дверь, пропуская Валю в прихожую.

Она вошла. Сердце у нее уже начинало сбавлять учащенные обороты; бросились в глаза желтые засаленные обои.

— Снимайте пальто, — показал рукой на вешалку Бугаев, а сам поспешил ретироваться в спальню. — А я… сейчас, сей миг оденусь.

Валя поглядела ему в спину — длинную, согнутую, хилую. Разве это ее отец?! Нет, она ведь до сих пор помнила его колючие усы, губы, пропахшие крепким табаком, сильные руки, бережно сажавшие ее на раму велосипеда, на котором они ездили купаться на речку… И сейчас это воспоминание прошло перед ней — и тихо сдавило сердце…

А в это время Бугаев, путаясь в неглаженных, первых попавшихся под руку брюках, тщетно пытался вызвать в себе какие-то отцовские чувства к этой девушке. Он-то и ни разу не вспомнил о ней, с первой женой так никогда и не виделся с тех пор, как расстались… Потом были вторая жена и от нее дети, и третья — и от нее дети, а теперь вот четвертая, намного старше и, слава богу, никаких детей. Так что непроглядный туман времени напрочь скрыл и первую любовь, и первую дочь.

Борису Кузьмичу было под пятьдесят, но выглядел он старше: впалые щеки, щербатый рот, тусклые, словно от безмерной усталости, глаза. Жизнь он прожил нелегкую, запутанную, безалаберную и не любил ворошить прошлое. А тут оно само, не спросись, пришло в гости…

«Чего же ей надо?» — с некоторым чувством беспокойства подумал Бугаев и вышел из спальни.

— Пойдемте чай пить, — предложил он дочери, которая, сняв пальто, стояла у желтых обоев и ждала его.

Затем она сидела в маленькой кухне, зажатая между столом и газовой плитой, отпивала бледный чай из большой чашки, на которой стояли цифры «1945–1985» и был изображен легендарный политрук с пистолетом в руке, и отвечала на вопросы отца, чей растрепанный вид говорил о том, что он еще находится в растерянном состоянии.

Он спрашивал:

— Вы где-нибудь учитесь?

Она отвечала:

— Учусь. В медицинском институте.

Он оживлялся:

— Вот как! И как… уже в болезнях разбираетесь?

— Смотря в каких. Я буду терапевтом.

Бугаев приободрился: он любил плакаться о своих «болячках»; а их набиралось у него чуть ли не с десяток: язва, радикулит, геморрой, камни в почках и тому подобное. И сейчас, счастливо найдя тему для разговора, он увлекся характеристикой своих хронических болезней; и сразу спала неловкость и натянутость, как ему показалось.

Валя же продолжала вглядываться в своего отца: вопреки всему, она из всех сил старалась найти в его сегодняшнем облике что-нибудь родное, близкое ей из того прошлого, что могло взволновать, обрадовать, внести вдохновение в ее мечтательную душу. Ведь этот город она выбрала для учебы только из-за того, что здесь живет он, ее отец. Прожив семнадцать лет в селе и так и не привыкнув к отчиму, который был грубоват и, если честно, не очень-то ладил с ней, она вообразила отца идеальным человеком. Как мучительно долго собиралась она войти в этот дом, позвонить в эту дверь, войти, сказать: «Папа, здравствуй!» — и уткнуться лицом в его грудь, на которой так спокойно и хорошо…