Методика очарования

—    А что ж тогда? — Сашка предпринял попытку заглянуть мне в глаза, что оказалось весьма  затруднительным, потому что с глазами у меня творилось что-то неладное: они то съезжались к переносице, то разбегались в разные стороны, а то и вовсе крепко зажмуривались, не испрашивая на это никакого моего согласия.

—    Страшно, — мне удалось наконец сосредоточить взгляд на добром лице следователя.

—    Почему? — удивился Александров.

—    Да-а, тебе бы так, — по-детски протянула я, шмыгнув носом, и чуть было не рассказала ему о последних событиях. Одна только мысль — о том, как разгневается Катька и какую страшную епитимью наложит на нас Александров — удержала меня от необдуманного поступка.

Тут очень вовремя вернулась Катерина. Судя по ее лицу, ничего хорошего в сарае она не увидела, то есть дела обстоят именно так, как и говорил Сашка: дверь открыта, а внутри никого нет — ни ковра, ни мертвого Макферсона. Ни слова не говоря, подруга легким движением руки поставила меня на ноги и лично отконвоировала до удобного дивана в гостиной. Потом она, по-прежнему молча, достала из бара бутылку коньяка, три пузатых бокала и наполнила их примерно на треть. Александров следил за всеми манипуляциями подруги с явным неодобрением, однако тоже пока молчал.

Мне пить не хотелось совсем, но нервную дрожь следовало как-то унять, потому я, зажмурившись, осушила бокал одним глотком. Еще некоторое время в гостиной висела угнетающая тишина. Катерина хмурилась, думая о чем-то малоприятном, я украдкой оглядывалась по сторонам, пытаясь угадать, где прячется злодей, а Сашка... тоже, наверное, о чем-то думал. Впрочем, ничего толкового из этой затеи не вышло, поэтому он слегка сморщился (должно быть, коньяк не понравился), после чего, хлопнув себя по коленке ладонью, решил вернуться к цели своего визита:

—    Так вы утверждаете, что вам удалось получить консультацию по ценным бумагам у гражданина Саламатина Михаила Игоревича, — произнес следователь, очень пристально разглядывая нас с Катериной.

—    Интересно, а что могло нам помешать? — хмыкнула подруга.

Сашка кивнул, словно бы соглашаясь с тем безусловным фактом, что помех на жизненном пути Катерины, а значит, и моем, быть не может в принципе. Тем не менее задавать скользкие вопросы не прекратил. Наоборот, следующий вопрос оказался еще более каверзным и настораживающим:

—    Ну и во сколько же вы навестили этого... м-м... консультанта?

Я энергично заерзала на диване, словно подо мной включили газовую горелку, потому что уже догадалась: интерес Александрова к нашему визиту в квартиру Саламатина-младшего отнюдь не случаен. Неубедительное вранье насчет желания вложить свои скудные милицейские средства в ценные бумаги брать в расчет не стоило. Скорее всего, Сашке что-то известно о трагической гибели Михаила, и теперь он хочет выяснить, не причастны ли мы с Катериной к этому «несчастному случаю». Я попыталась послать подружке мысленное уведомление: дескать, подумай хорошенько, прежде чем что-то сказать. Однако, по данным синоптиков, нынче в атмосфере бушевали сильные магнитные бури, они-то и помешали моим сигналам достичь цели. Катька беспечно брякнула:

—    Не помню уже точно. Днем, кажется, или после обеда... А что?

Александров долго сопел, как мне показалось, сердито, после чего негромко, но со значением произнес:

—    Объясните, пожалуйста, каким образом мертвый человек мог дать вам какую бы то ни было консультацию?

Катерина подпрыгнула на месте, словно новость о смерти Саламатина стала для нее неожиданностью:

—    Как это мертвый?! Чего мелешь-то? Ты, товарищ следователь, часом, не приболел?

«Не верю», — дружно сказали мы со Станиславским. На наш с ним взгляд, Катька немного переигрывала с удивлением. Сашка Станиславским не был, но в игру подруги тоже не поверил. Он покачал головой и с печальной улыбкой поведал:

—    Когда Александра позвонила мне с просьбой узнать адрес Саламатина, я сразу насторожился...

—    Ну, понятно! — усмехнулась Катерина. — Ты всегда настораживаешься, когда Санька тебе звонит.

Я отчего-то густо покраснела, а Александров, к счастью, внимания на слова этой язвы не обратил. Он продолжал говорить каким-то настораживающе-бесцветным голосом: