Метро 2033: Крым. Последняя надежда (трилогия)

Предложение было на редкость своевременное, но трудновыполнимое. Совершенно неясно было, откуда движется болтушка.

– Налево, – решила Бандеролька просто для того, чтобы что-то решить.

Как ни странно, этот вариант всех устроил. Пропустив Иванова как самого опытного и к тому же с фонариком, вперед, они ломанулись в левый проход. Бандеролька, карабкаясь по обломкам известняка, едва не подвернула ногу и сбила локоть. Свет беспорядочно метался, высвечивая извивы черных трещин, белоснежную каменную крошку, разноцветные плиты. За завалом оказался штрек – прямой и довольно высокий, Телеграфу не пришлось нагибаться.

И прямо посреди коридора, подбоченясь, стояла бабка.

Стояла и бубнила.

Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять: эта не отстанет. Линялый уныло-синий халат до середины голени облегал толстый живот и сдувшиеся, но все еще большие груди. На тощих варикозных ногах были стоптанные тапочки неясно-серого цвета. Зубы высверкивали золотом, сморщенные губы шевелились, морщинистые щеки подрагивали. Злобно поблескивали глаза из-под нависающих дряблых век. При этом лицо было тронуто косметикой, а крашеные короткие каштановые волосы уложены «с начесом». На пальцах – облупленный алый лак. Воплощение бабкинского духа.

– В наше время кто попало по музею не шастал, – завела бабка, – нет, вы послушайте меня, в наше время оборванцев всяких сюда бы не пустили. А уж девка в штанах – позорище, проститутка, куда родители смотрят, и ходят тут всякие, разворовывают народное достояние, Сталина на вас нет!

Всю тираду она произнесла монотонно и на одном дыхании, с плачуще-негодующими интонациями. Бандерольке стало дурно. «Нет, – подумала она, – такая сама не сдохнет, такую даже не убьешь так сразу».

– И шастают, и шастают, а я – убирай. А раньше как? Приходят вежливые, Тамал, может, чайку попьете, отдохнете, а я говорю: нет, всю жизнь трудилась и дальше буду, пока не помру, на благо родины, а то вы же без меня пропадете, грязью зарастете, у вас только гулянки на уме да мужики, проститутки вы валютные, откуда вот у вас деньги-то на украшения да на Крым? Курвы вы, шлендры! А парни у вас – наркоманы и алкоголики, каждый вечер пьяные валяются, вот ведь непотребство, вырастили неблагодарных, сумку до дома не донесут, место в транспорте не уступят, только и норовят с работы пораньше сбежать, а я такой не была, в наше время таких сразу в лагеря отправляли, труд из обезьяны сделал человека…

Бандеролька поняла, что больше не в силах выносить эту муть. Монолог гипнотизировал, подавлял волю.

– Нет чтобы помочь, чтобы сказать: Тамал, давайте, мы здесь уберем, а вы отдохните, научите нас, как жить, вы жизнь-то прожили, опыта много, знания передать надо. Вот вам и передам знания, вы послушайте старую женщину, я же Сталина помню…

Захотелось кричать и колотить по стенам. Бандеролька в отчаянии посмотрела на спутников: Телеграф бешено вращал глазами и сжимал кулаки, Иванов, кажется, поддался гипнозу, разве что слюну не пустил. Еще несколько минут – и они превратятся в зомби. Наверное, следуя логике бабки-болтушки, будут мести штреки и следить, чтобы не шлялись тут всякие.

Прилив ненависти был внезапным и очень сильным.

Бандеролька не знала бабушку, у нее не было двоюродных тетушек, престарелых соседок и учительниц и всяких ископаемых родственников, нуждающихся в присмотре. Она выросла в Джанкое среди листонош и ни разу не сталкивалась с тем, что возраст и опыт могут быть не равны мудрости. Если человек был идиотом в двадцать, он таким и в восемьдесят останется. Раньше Бандеролька об этом не задумывалась, не задумалась и сейчас – мысли промелькнули в одно мгновение, ошпарив неприятием: эту тварь нужно убить.

Она, мягко говоря, зажилась. Она – опасный мутант, по каким-то причинам получивший бессмертие, если верить Иванову, и окончательно свихнувшийся от сознания собственной значимости. Понятно, что болтушка одинока: никто не сможет выносить подобное общество. И все желания бабки, прикрытые красивым предлогом передачи знаний – только желания подчинять, унижать, не давать жить тем, кто моложе, красивее, умнее, кто – не она.

– Старая ты сволочь, – прошипела Бандеролька, чувствуя, как что-то в ней переворачивается.

Наивная вера в людей и победу разума, кажется, приказала долго жить. Бодрящий цинизм омыл восприятие.

Бабка заквохтала. Бандеролька не вслушивалась в ее бормотание.

– Старая ты облезлая развалина! Внуков, небось, заела, в могилу свела? Дети тебя знать не желали, ждали, когда помрешь? Невестка ревела по ночам, да? Да так тебе и надо!

Болтушка, кажется, увеличилась в размерах и поперла на Бандерольку. Оружия не было. В способностях бабки листоноша не сомневалась: растопчет, глаза выцарапает, а мужики, скованные культурным запретом на убийство пожилой женщины, и пальцем не пошевелят. Бандеролька подхватила камень и запустила в бабку.