– В операционную, – пробормотал Антон Юрьевич, – его нужно шить.
Наша фельдшер Марка, занимавшаяся до того перевязками, все поняла.
– Без меня справитесь? Я останусь здесь, тем более, – она прислушалась, – кажется, все заканчивается.
Стрельба и правда стихла, слышался уже не слаженный грохот выстрелов, а отдельные хлопки.
Мы с Антоном Юрьевичем взяли носилки, погрузили на них Лазаря и бегом кинулись к операционному блоку. Мы правда спешили. Я никогда себе не прощу, но, похоже, не в нашей скорости было дело.
Когда мы подошли к двери, заметили, что Лазарь уже не стонет.
Когда мы выгрузили его на операционный стол, он перестал дышать.
Дальше я помню смутно. Когда Антон Юрьевич дал мне стакан воды, я… откусил край стакана. Больше всего я жалею, что не держал друга за руку в его последние секунды.
Приступ мы отбили. И все, кроме Лазаря, в тот день остались живы.
Степняки скрылись.
Исторически сложилось, что своих погибших товарищей клан Листонош хоронил за стенами Цитадели. В первые месяцы строительства крепости редкий день обходился без жертв. Нападение мародеров, радиация и отравленная еда косили людей десятками. А тогда каждый метр внутри Цитадели был на счету. Поэтому и хоронили своих сперва в общих могилах неподалеку от Джанкоя, а затем и по отдельности, когда смерти стали почти столь же редким явлением, как и до Катастрофы. Теперь там целое кладбище, огражденное невысоким тыном.
На похороны Лазаря я поехать не смог – от нервного потрясения у меня сильно поднялась температура, и Антон Юрьевич убедил меня остаться в Джанкое. Чем, собственно, и спас.
Иногда я задумываюсь: всего шаг отделяет нас от смерти – каждую секунду жизни. Мы не знаем, сколько раз разминулись с Костлявой, сколько раз, не заметив, обошли – куда-то не поехали, что-то не сделали, не встретились с дурным человеком. На самом деле судьба хранит нас – ровно до того единственного случая, когда Безносая заступает дорогу. Грех жаловаться.
Антон Юрьевич сам правил похоронной телегой.
Этого я не видел – это мне потом рассказали – как было.
Небольшой отряд ехал вдоль реки, дорога шла над обрывом – я был там множество раз и могу представить, поэтому временами мне кажется, что я присутствовал при этом, что я шел рядом с телегой, едущей тихо – дань уважения, что на козлах сидел Антон Юрьевич, и ветер гладил сухую траву, а Лазарь, закрытый белой простыней, спал вечным сном.