Метро 2033. Сказки Апокалипсиса (антология)

Поспешил. Впереди оживает еще одна лампа — взамен потухшей. Мерцает призрачно-желтым светом, разгоняя кажущуюся теперь уютной темноту. Глазам становится больно, но я не могу отвести их от маячка в ночи, призывно зовущего двуногого переростка-мотылька на свой убийственный огонь. Покорно иду, безропотно, не думая о сопротивлении. Десять метров, пять, три, один, наконец, зажмуриваюсь, резко отворачиваю голову и переступаю невидимую границу, которая отделит меня от страха и морока. Мерцание сходит на нет, я вижу это даже сквозь плотно закрытые веки, ощущаю присутствие тьмы, но не злой, а убаюкивающей, почти нежной. Электричество, живущее в заброшенных туннелях своей жизнью, забывшее о проводах и источниках питания, может быть большим злом, чем привычная, чуть ли не родная и понятная чернота. Старый (и хорошо изученный) враг лучше новых двух — я предпочту…

Но никто не интересуется моими предпочтениями, в двадцати метрах от меня вспыхивает жестокой, терзающей сетчатку белизной очередное электрическое око. Сколько может повториться этот цикл?! Сияние сводит с ума, не даёт здраво мыслить, выжигает из памяти самое сокровенное, стирает меня… Я теряю своё «я», каждый проделанный шаг, сокращающий расстояние до источника невозможного света, превращает меня в потерянного путника, без прошлого и будущего, без цели и желаний. Чем ближе к черной дыре, скрытой за обжигающим огнем силой в миллион ядерных свечей, тем… всё человеческое испаряется из медленно бредущего тела. Воспоминание за воспоминанием, жизнь капля за каплей. Шаг — моё детство отформатировано, еще — два любимых с детства человека, он и она, я не могу вспомнить лиц. Затем исчезает смешливая веснушчатая девочка и первый неловкий поцелуй. Уходит Апокалипсис, потрясший землю, голубое небо никогда не умирало, голубого неба никогда не существовало. Низкий сводчатый потолок вместо голубого неба, которого никогда не существовало, метрополитен, последний приют для выживших — ты на очереди. Незримый хирург световым скальпелем кромсает мой мозг, срезая слой за слоем — у меня больше нет имени. Есть только шум в ушах, грохочущий «бум-бум-бум», молот и наковальня, стук чьего-то сердца — не моего, моё почти остановилось, ему больше незачем идти. Бум-бум-бум, оглушает, не дает закрыть глаза, то, что осталось от меня, хочет лечь на землю и окончательно перестать быть. БУМ-БУМ-БУМ! Не мешай, дай уснуть! БУМ-БУМ-БУМ! Бум-бум-бум! Два навязчивых звука сливаются воедино: БУМ-бум-БУМ-бум-БУМ! Тревожный и тихий, исполненный боли и тоски и робкий, едва слышный. Два сердца — большое, выстукивающее морзянкой «помоги», и под ним крошечное, посылающее мне еще нерожденную улыбку…

Я кричу, я бегу, прорываюсь сквозь завесу испепеляющего света и… Наступившая тьма в награду возвращает мне имя, родителей, смешливую девчонку. Я жив и помню. Прошел!

Красным огненным восходом разгорается последнее искусственное солнце. Всполохи аварийных огней убьют меня, дальше я не пройду. «Ты умрешь. Забудешь дышать и умрешь».

Я слышу тебя, подземное светило. И я верю тебе. Только не могу остановиться — извини, но пока я помню, я буду идти.

Оно гипнотизирует меня, давит на мозг, выцарапывает глаза, забивается в уши, пытаясь заглушить стук двух сердец. В ватной тишине, ослепленный светом, я иду. По лицу стекают слезы, оплакивая выгоревшие глаза — это больно, но боль не дает провалиться в сияющую рентгенами пропасть. Иду.

«Стой!»

Иду. Что-то скребется внутри черепной коробки, кто-то стучится в её стенки.

«Стой!!!»

Иду. Сознание истекает кровью, мясницкий нож раз за разом погружается в лобные доли, оставляя глубокие, неизбывные раны.

«Умри!!!»

Ид… Падаю. Медленно, очень-очень медленно. Падаю в свет, вокруг нет ничего иного.

* * *

— От света того, не живого не мертвого, неведомо чьи тени на стенах тоннеля двигаются, говорят на разные голоса. Давно не видели они человека в своем царстве, не заходят к ним люди ни сверху, ни из других тоннелей.

Максим улыбнулся, но почему-то тронул пальцами голову, будто вспомнил нехорошее. О некоторых чудесах дочке лучше пока не знать, подрастет — будет рассказывать и слушать страшные истории, пугать себя и друзей-приятелей.

— Очень одиноко было тем теням в тоннеле, и захотели они оставить сталкера у себя.

— Насовсем? — Спросила Алена.

— Да, чтобы он навечно с ними остался. Смотрит сталкер: картинки живые перед ним ходят и неведомо как с ним говорят. И цвет в тоннеле только белый и черный, не найдет он тут Аленького цветочка. Хотел он дальше идти — тени не пускают. Вспыхнул тот свет ярко-ярко, чтобы его тень навсегда на стене отпечаталась, а голоса просят забыть всё, что помнил, как раньше жил и что видел. Но сталкер не мог забыть, ведь он дочери своей обещал вернуться, не мог забыть то, что любил, не поддался он уговорам… Не место живому человеку в царстве теней.

— А дальше?