Метро 2033: Третья сила

– Он самый. Князь лично колол их копьем, рубил клинком. И вот Александр Ярославович – святой. Его память до сих пор чтят люди, как верующие, так и не верующие. Твой отец – второй Невский, Лена. Я не шучу. И это не лесть. Это просто так есть. Святым его, конечно, никто не назовет, может быть, никто даже не вспомнит о его подвиге через пару лет. Но, как он сам говорил, благодарность людей не стоит ничего. Пустой звук.

– Да. Он так говорил, – слегка кивнула Лена, внимательно вслушиваясь в слова Бориса.

– Первый твой вопрос, конечно, сложнее, – продолжал говорить Молотов, радуясь удачному началу своей речи. – Но знаешь, я бы больше удивился, если бы ты его не задала. Все люди, которые пытаются понять, в чем смысл нашего унылого подземного существования, его рано или поздно себе задают. Раньше было проще, наверное. На вопрос, зачем мы живем на свете, имелся миллион разумных ответов: ради карьеры, ради творчества, или чтобы посвятить себя науке, или… Да что угодно. Сейчас, сама понимаешь, кое-что изменилось.

– Да уж. Кое-что, – простая, незамысловатая шутка Молотова заставила Лену в первый раз за все эти дни улыбнуться.

Улыбка вышла вымученная, какая-то кривая, больше похожая на гримасу боли. Но Борис очень чутко следил за любыми переменами в ее настроении, за малейшими движениями морщинок на ее лице. Он видел: оцепенение, охватившее душу Лены Рысевой, мало-помалу рассеивается. Значит, он был на верном пути.

– Я тоже задавал его. Мне повезло, я нашел священника. Самого настоящего, представляешь? Он был рукоположен в иерея перед Катастрофой. Отец Вениамин – так его зовут. В честь святого митрополита Петроградского. Тот тоже пострадал в свое время… Я пришел к нему, когда мне было лет двадцать. Я тогда был в похожем состоянии – лишился отца. Он погиб нелепо, глупо – на «Пушке»[25] шел передел власти. Его шальная пуля зацепила. Жил себе человек тихо, не лез ни в какие разборки, не поддерживал ни один из кланов. И погиб. Я пришел к священнику, весь пылая праведным гневом, и стал бросать ему в лицо обидные, злые слова. Я не выбирал выражений. Кричал в лицо батюшке, что если бы Бог был таким, каким его изображают в книжках, не случилось бы Третьей мировой войны. Что я в упор не вижу в этом мире ни добра, ни справедливости. Что нет в мире людей, которые бы соблюдали заповеди. А раз так, то зачем они нужны? И еще много чего я ему наговорил. Даже назвал Бога дураком. Смешно, правда?

Но на этот раз Лена не улыбнулась – либо окончательно лишилась сил, либо не видела в словах Бориса ничего смешного. И тогда Молотов резко посерьезнел и заговорил уже без прежних шутливо-истерических интонаций. Голос его звучал мягко, проникновенно.

– А он молчал. Смотрел на меня с грустью в глазах. Слушал, не перебивал. Он хороший психолог, этот отец Вениамин. Там есть еще второй священник, в подземном Исаакии, отец Августин, он монах, и поэтому очень строгий, у него терпения на меня бы не хватило, это точно. А батюшка Вениамин понял: перебивать меня нельзя. И он слушал. А когда я выдохся, сказал всего одну фразу. Как думаешь, какую?

– «Сам ты дурак»? – предположила Лена.

– Августин бы именно так и сказал, – расхохотался Борис, – и был бы, кстати, прав. Но нет. Отец Вениамин сказал вот что: «Я тоже не вижу, сын мой». И замолчал. Я так и опешил. Чего угодно ждал, только не такого. Думал, что он спорить со мной будет, убеждать. Может даже проклянет, как страшного грешника. А он сказал только одну фразу, понимаешь? И я понял с содроганием, что батюшка со мной согласен! Со-гла-сен! И в том, что в мире нет ни добра, ни справедливости. И в том, что человек, живущий правильно, великое чудо. Я опешил. Я просто обалдел, иначе не скажешь. Мне минут десять потребовалось, чтобы собраться с мыслями. А он не торопил меня. В подземном храме было мало народу, почти никого. Над верой в метро принято потешаться как над «забавным пережитком прошлого». Но это ладно. Так вот, нас никто не торопил. Мы сидели на лавочке. Я и он. Бунтующий парень и седеющий мужчина. Какая-то старушка убиралась, пол подметала и напевала про себя. Больше не слышно было ни звука. Наконец, я задал вопрос – тихо, без прежней злости и гнева, едва разжимая губы. Я спросил: «Ну ладно. А как же ядерная война? Почему Бог не остановил ракеты?». Вот тут-то, думал я, одной фразой не отделаешься. Вот сейчас-то, думал я, священнику придется мне целую лекцию прочесть, пересказав всю Библию с первых страниц. И я бы, конечно же, обязательно нашел, с чем поспорить. Одной фразой отец Вениамин не обошелся. Он сказал их десяток. Притчу поведал. И мне, когда он смолк, осталось только встать и молча удалиться.

Борис неожиданно замолчал.

Он прикрыл глаза, вспоминая тот далекий день, когда ноги будто бы сами собой понесли его в храм между станциями Гостиный двор и Маяковская.

Молотов вспоминал таинственный полумрак, царивший в небольшом техническом помещении, превращенном стараниями верующих в часть «подземного Исаакия».

Чуть слышное бормотание старушки, напевавшей себе под нос: «Досто-ойно есть».