Метценгерштейн

Дѣйствительно, извращенная привязанность Барона къ недавно пріобрѣтенному коню — привязанность, достигавшая, повидимому, новой силы послѣ каждаго новаго проявленія свирѣпыхъ и демонскихъ наклонностей животнаго — въ концѣ концовъ сдѣлалась, въ глазахъ всѣхъ здравомыслящихъ людей, отвратительной и неестественной страстью. Въ блескѣ полдня — въ мертвый часъ ночи — былъ-ли онъ здоровъ, былъ-ли онъ боленъ — въ ясную погоду и въ бурю — молодой Метценгерштейнъ, сидя на сѣдлѣ, казался прикованнымъ къ этой колоссальной лошади, неукротимая дерзновенность которой такъ хорошо согласовалась съ его собственнымъ духомъ.

Были, кромѣ того, обстоятельства, которыя, сочетаясь съ послѣдними событіями, придавали неземной и зловѣщій характеръ маніи всадника и способностямъ коня. Пространство, захваченное однимъ прыжкомъ, было въ точности смѣрено, и до изумительной степени превзошло самыя безумныя ожиданія людей наиболѣе изобрѣтательныхъ. Притомъ, у Барона не было никакого особеннаго имени для этого животнаго, хотя всѣ остальныя, имъ собранныя, отличались характерными прозвищами. Да и конюшня, ему отведенная, находилась на извѣстномъ разстояніи отъ остальныхъ; что же касается обязанностей конюха и другихъ необходимыхъ заботъ, никто, кромѣ самого собственника, не рѣшался исполнять ихъ, или хотя бы входить въ загородку особеннаго стойла этой лошади. Слѣдуетъ также замѣтить, что, хотя тремъ грумамъ, поймавшимъ лошадь, когда она убѣгала отъ пожара въ Замкѣ Берлифитцингъ, удалось остановить ея бѣгъ съ помощью узды съ цѣпью и петли — тѣмъ не менѣе ни одинъ изъ трехъ не могъ бы съ увѣренностью утверждать, что во время этой опасной борьбы, или когда-нибудь послѣ, ему дѣйствительно удалось положить руку на тѣло звѣря. Примѣры особенной разумности въ ухваткахъ горячей и породистой лошади не могутъ вызывать излишняго вниманія, но тутъ были особыя обстоятельства, которыя неотступно бросались въ глаза людямъ наиболѣе скептическимъ и равнодушнымъ; и говорили, что иногда животное заставляло изумленную толпу, стоявшую вокругъ, отступать съ ужасомъ передъ глубокимъ и поразительнымъ значеніемъ его страшной печати — иногда молодой Метценгерштейнъ блѣднѣлъ и отшатывался передъ быстрымъ испытующимъ выраженіемъ его строгихъ и человѣчески глядящихъ глазъ.

Однако, изъ всей свиты Барона не было никого, кто усомнился бы въ пламенности этой необыкновенной привязанности молодого владѣтеля къ исключительнымъ свойствамъ его пылкой лошади; никого, кромѣ незначительнаго и невзрачнаго маленькаго пажа, уродство котораго бросалось въ глаза каждому, и мнѣнія котораго вовсе не имѣли вѣса.

Онъ (если объ его мысляхъ стоитъ вообще упоминать) имѣлъ наглость утверждать, что господинъ его никогда не садился въ сѣдло безъ того, чтобы не испытатъ какой-то необъяснимый и почти незамѣтный трепетъ; и что, при возвращеніи съ каждой продолжительной и обычной скачки, выраженіе торжествующаго злорадства искажало каждый мускулъ его лица.

Въ одну бурную ночь, пробудившись отъ тяжелаго сна, Метценгерштейнъ, какъ маніакъ, вышелъ изъ своей комнаты, и, сѣвши второпяхъ на лошадь, поскакалъ прочь, среди лѣсного лабиринта. Обстоятельство столь обычное не возбудило никакого особеннаго вниманія, но съ чувствомъ самой напряженной тревоги слуги ждали его возвращенія, когда, послѣ нѣсколькихъ часовъ его отсутствія, величественныя и огромныя зданія Дворца Метценгерштеннъ затрещали и закачались до самаго основанія подъ дѣйствіемъ густой и синевато-багровой массы неукротимаго огня.

Такъ какъ пламя, когда его замѣтили впервые, сдѣлало уже такія страшныя опустошенія, что всѣ усилія спасти хотя бы часть зданія были очевидно безплодны, всѣ окрестные жители, охваченные изумленіемъ, стояли не двигаясь, въ молчаливомъ, пожалуй, даже въ равнодушномъ удивленіи. Но вскорѣ нѣчто новое и страшное приковало къ собѣ вниманіе столпившагося множества, и доказало, насколько возбужденіе, вызываемое въ чувствахъ толпы созерцаніемъ человѣческой агоніи, сильнѣе волненія, возбуждаемаго самыми страшными зрѣлищами неодушевленной матеріи.

Въ глубинѣ длинной аллеи изъ вѣковыхъ дубовъ, которая вела изъ лѣса къ главному входу во Дворецъ Метценгерштейнъ, появился конь, мчавшій всадника, безъ шляпы и въ безпорядочномъ костюмѣ, съ стремительнымъ бѣшенствомъ, превосходившимъ самого Демона Бури.

Не было сомнѣнія, что всадникъ не могъ обуздать эту скачку. Агонія его лица, судорожное бореніе всего его тѣла, указывали съ очевидностью на сверхчеловѣческія усилія; но, кромѣ одного одинокаго крика, ни звука не сорвалось съ его истерзанныхъ губъ, которыя насквозь были прокушены въ напряженности ужаса. Мгновеніе — и топотъ копытъ рѣзко и жестко прозвучалъ, выдѣляясь изъ рева огней и крика вѣтровъ — еще мгновеніе, и, перескочивъ однимъ прыжкомъ входныя ворота и ровъ, конь вскочилъ на колеблющуюся лѣстнщу дворца и вмѣстѣ съ своимъ всадникомъ исчезъ въ вихрѣ хаотическаго пламени.