Меж двух океанов

Бесед с журналистами за эти голы у нас состоялось не одна дюжина, но ни одна из них не была такой естественной и непринужденной. Сердечность и бесстрашие чувствовались и в том, о чем в этот вечер на волнах «Ла Вое де Гватемала» рассказали Карлос и Марко, и в том, что на следующий день опубликовал Рене в «Импарсиаль».

Когда мы, прощаясь, обменялись un abrazo guatemalteec так, что кости затрещали, Марко ни с того ни с сего произнес:

— Вечером обратите внимание, какое первоклассное освещение на наших улицах, особенно на перекрестках. Это память о скотине Убико. Он приказал подвесить на фонарные столбы полицейские лампы и под каждую поставил своих шпиков. И людям пришлось придержать язык…

Рота, винтовки на караул!

В диктаторах и авантюристах на президентском кресле у Гватемалы поистине никогда не было недостатка. Одним из них стал в конце своего двенадцатилетнего правления и генерал Хусто Руфино Барриос, хотя начал он его многообещающе — экспроприацией всего церковного имущества, ликвидацией религиозных орденов и национализацией церковной школы.

На рубеже веков, в 1898 году, к власти пришел адвокат Мануэль Эстрада Кабрера. С револьвером в руке он ворвался на траурное заседание правительства и со словами «Я новый президент Гватемалы» принял бразды правления государством и не выпустил их из своих привычных к пистолету лап ровно двадцать два года. Опираясь на обильную помощь американского министерства иностранных дел, он сплел отлично функционировавшую сеть доносчиков, провокаторов, шпиков и полицейских, создал атмосферу недоверия, подозрительности, террора и запугивания, провозгласил Ley fuga, закон о бегстве, с помощью которого он не казнил своих политических противников, а давал им возможность быть застреленными при попытке к бегству из предварительного заключения в ходе следствия.

Это Эстрада Кабрера за американскую поддержку настежь распахнул двери американскому капиталу и содействовал созданию банановой пиявки «Юнайтед фрут компани», которая постепенно захватила в Гватемале самую плодородную землю.

Джон Хантер начинает гватемальскую главу своей книги «Inside Latin America» рассказом такого случая из времен правления Мануэля Эстрада Кабреры:

«К президенту пришел один из его министров и шепотом сообщил ему, что двенадцать человек замышляли убить его. Он открыто признался, что был одним из этих двенадцати, перечислил остальных одиннадцать и просил снисхождения за то, что откровенно сам признался в своем участии в заговоре. Президент приказал застрелить его на месте. За что? За то, что он был двенадцатым и последним из заговорщиков, приходивших по очереди сами себя выдавать. За это он должен быть наказан первым!»

Неистовство и своенравность, которыми Эстрада Кабрера терроризировал весь народ, вызвали, несмотря на безукоризненно организованную сеть шпиков, целый ряд бунтов и восстаний. Случилось даже так, что рота почетного караула из слушателей военной академии при встрече со своим верховным главнокомандующим нацелила оружие на него и выстрелила: помогла ли дрожь в руках, вызванная паническим страхом от столь отчаянного шага, или же диктатору дьявольски повезло, но ни одна пуля его не задела. Курсанты за это, разумеется, поплатились жизнью.

В 1920 году, когда правление Эстрада Кабреры стало невыносимым даже для покорной палаты депутатов и в столице состоялись открытые демонстрации, направленные против диктатора, Кабрера арестовал весь парламент и засадил его в казармы, а в демонстрантов приказал стрелять.

В кровавую бойню вмешался дипломатический корпус, руководимый американским послом. И что же? Эстрада Кабрера подал в отставку, поскольку дипломаты гарантировали ему неприкосновенность и для отвода глаз — тюремное заключение со всеми удобствами.

Едва с тех пор минуло десятилетие, как на шею Гватемале сел новый диктатор — генерал Хорхе Убико.

Слушая рассказы об ужасах его правления, понимаешь, что он делал все возможное, стремясь быть достойным своего предшественника Кабреры, служившего ему эталоном, и своих современников на европейском континенте. Он поклонялся Наполеону, сотнями портретов которого были увешаны его кабинет и квартира, но с еще большим восхищением он взирал на Муссолини и Гитлера. Его правление было отмечено кровью, пытками, убийствами, казнями. Перед ним дрожали губернаторы провинции, когда он выезжал инспектировать периферию. В страхе перед ним дрожали простые индейцы, которые были обязаны выстраиваться шпалерами вдоль дорог, нередко за день, за два до того, как по ним предстояло проехать их великому шефу. Он любил умопомрачительно быструю езду, а всем средствам передвижения предпочитал мотоцикл. У губернаторов, которых подозревал в любви к удобствам и в лености, он отбирал служебные машины и заменял их мотоциклами, злорадно замечая при этом:

— Получай и попробуй годик на нем поездить, пусть тебе протрясет потроха!