Меж двух океанов

Ночь была трепетно-светлая, месяц плыл высоко в безоблачном небе, ни один лист не шелохнулся. Лишь со всех сторон отдаленно доносился концерт сверчков, то здесь, то там совсем рядом раздавался короткий треск цикад, который тут же испуганно обрывался. Под ботинком заскрипел камешек. Теплый сырой воздух, окутавший все кругом, время от времени приходил в движение от легкого ветерка, и всем вокруг овладевал щекочущий аромат джунглей и мечтательное очарование окружающей обстановки. Нигде никаких сторожей, охраняющих сокровища майя от грабителей, ни одного назойливого гида вроде тех, что встречали нас у подножья величественного Хеопса, никаких дьяволов в белых галабеях, навязчивых, готовых в любую минуту дня и ночи ограбить пришельца, отняв у него последний пиастр и романтику одиночества.

Под действием какого-то чудотворного круговорота судьбы полная луна опять стояла в зените, как стояла она тогда над каменными пирамидами и текущим Нилом, над хрустальным миражем экваториальных ледников Килиманджаро, над полуночной лунной радугой, опиравшейся на шумящие воды Замбези. Ну, так давай же, драгоценный мираж, возьми на себя роль чичероне, веди одинокого ночного путника! Он не стал заглядывать в карту, он не хочет знать, где север, а где запад, он хочет одного: бродить где попало волшебной ночью и стать кинооператором, которому обеспечена полная неприкосновенность и которого пригласили индейцы майя заснять их самые фантастические обряды.

Пятна шкуры ягуара, брошенной на землю лунным сиянием и тенями листьев, вдруг шевельнулись, и из дорожной пыли поднялся воин, одетый в эту шкуру, держа в руке палицу, усаженную острыми обсидиановыми шипами. Он распахнул ворота в каменной стене и охотно впустил во двор запоздалого гостя. Двор был полон бронзовых от загара мужчин в пестрых одеждах с замысловатыми орнаментами и отливающими зеленью ожерельями из нефрита. Некоторые из них были босы и почти голы, лишь бедра их опоясывали веревки из хенекена, поддерживавшие узкие полосы ткани. У других ноги были обуты в красные сандалии с высокими щитками, предохранявшими подъем ноги, икры оплетали полосатые подвязки с побрякушками, головы украшали уборы с золотыми пряжками и переливающимися зелеными перьями священного кетсаля, которые при каждом шаге трепетными волнами ниспадали им на плечи.

Только теперь пришелец, пораженный этим захватывающим зрелищем, обратил внимание на пирамидальное сооружение, которое справа от площади, заполненной народом, словно застывший каскад, поднималось к небу. На вершине пирамиды возвышался храм, окруженный пылающими огнями, по широкой лестнице поднималась процессия людей. Она, словно змея, вилась из края в край, издали напоминая гигантского удава, ползущего вверх. В голове процессии, которая в это время как раз приближалась к вершине пирамиды, шагали наиболее богато одетые мужчины, чьи одеяния и головные уборы сияли переливчатой зеленью, пурпуром и янтарной желтизной; золото их браслетов и пряжек отбрасывало ослепительные блики, сквозь шуршание шагов был слышен звон колокольчиков.

— Человек, идущий позади шестерых верховных жрецов, сейчас будет принесен в жертву богам, — шепнул гостю человек в шкуре ягуара, сопровождавший его от главных ворот и прокладывавший ему теперь дорогу сквозь притихшую толпу, чтобы вовремя успеть к началу зрелища. — Это пленник. Год назад за физическую красоту жрецы избрали его и стали готовить к высокой чести, которая его ждет. На рассвете он простился с четырьмя своими возлюбленными, с которыми в последний месяц по очереди разделял ложе. Он уже примирился со своей участью.

В этот миг жрецы бросили в жертвенный огонь по горстке копала, повернулись и все одновременно схватили юношу, сорвали с него дорогие одеяния и положили на выпуклый жертвенный камень. Двое жрецов крепко ухватили его за руки, двое других — за ноги, пятый откинул его голову назад, в воздухе мелькнуло лезвие обсидианового ножа и вонзилось в грудь несчастного, забившегося в чужих руках. В это мгновение толпа собравшихся, в гробовой тишине зачарованно наблюдавших за страшным обрядом, издала крик, словно исторгнутый из одной груди. Верховный жрец вырвал из тела жертвы еще бьющееся сердце и вознес его на ладонях к небу. Затем он торжественно обернулся и швырнул сердце в лицо бога Кукулькана, Змеи с птичьим опереньем, который каменным взглядом наблюдал происходящее.

Жрецы опустили тело, все еще бившееся в конвульсиях. Оно метнулось через край крутой лестницы и, страшно кувыркаясь, покатилось вниз на глазах застывшей в ужасе тысячеголовой толпы…

Спугнутая шагами запоздавшего ночного гостя летучая мышь вылетела из темноты жертвенного храма, и… видение вдруг растаяло. Золотой диск луны под тяжестью ночи укатился к западу. Прямо под ним, над бесконечно ровным горизонтом поднимались две титанические стены, перед которыми стояла какая-то часовня.

Белые слезы

Вскоре воин в шкуре ягуара появился вновь, на этот раз на склоне пирамиды, в том месте, куда только что скатилось разбитое тело.