Меж двух времен

Я был больше не в силах сдерживаться. Смеясь, я подошел к ней, обнял ее за плечи и, поддавшись внезапному соблазну, поцеловал. Поцелуй был мимолетным, но Джулия не ожидала его и в испуге отпрянула. Тем не менее я уговорил ее надеть пальто в рукава — ведь его подол сантиметра на три, а может, и на все пять ниже юбки. Это соображение решило дело. Она надела пальто, осмотрела себя и, хотя, по-моему, испытывала сильное желание удрать в спальню, в конце концов осталась на месте. Я напомнил ей, что там, на улице, все женщины до одной ходят в таких же коротких пальто, и она хмуро кивнула, принимая это как неизбежное.

Я зашел на минутку в спальню за фетровой шляпой, а когда вернулся, Джулия стояла у зеркала, висящего над столиком близ входной двери, и завязывала на шее ленты капора. На сей раз я и не пытался подавить в себе смех — попытка не увенчалась бы успехом. Секунд десять, наверно, я хохотал, не в силах остановиться и вымолвить хоть слово, а она смотрела на меня, не возмущенная даже, а просто сбитая с толку. И всякий раз, как я вглядывался в ее недоуменно нахмуренное лицо, я принимался хохотать пуще прежнего. Туфли на каблуках, модное короткое пальто — и этот допотопный головной убор с плоским верхом, искусственными цветочками и лентами под подбородком! Разумеется, я вовсе не хотел обидеть Джулию и был рад, что она вроде бы не рассердилась; просто она выглядела такой современной, и я по наивности вообразил, будто она сама поняла, как ей идет новый наряд. Но наши моды были ей, разумеется, совершенно чужды, и она никак не могла оценить себя по достоинству. Привычный капор был для нее куда милее этой странной одежды.

Зато, когда я сумел выговорить, в чем дело, она, как истая женщина, сразу поняла, что я, вероятно, прав, хоть она сама и не видит этого, резким движением распустила бант и сдернула капор. Я сказал ей, что в наши дни очень многие женщины ходят с непокрытой головой, особенно если волосы у них такие длинные. На лице у нее отразилось удивление с немалой долей сомнения, и я добавил, что, если она будет чувствовать себя неловко, мы по пути купим ей новую шляпку. Кончилось тем, что я взял Джулию за плечи и, вытянув руки, осмотрел ее, вновь не скрывая своего восхищения.

— Джулия, — сказал я, — поверьте мне, когда мы с вами выйдем на улицу, вы окажетесь одной из самых красивых женщин Нью-Йорка. Честное слово, я не преувеличиваю!..

Она не могла не видеть, что я искренен; глаза у нее радостно блеснули, она приподняла подбородок и, слегка пошатываясь — каблуки были много выше и гораздо тоньше тех, к каким она привыкла, но для первого раза она управлялась с ними неплохо, — пошла обратно в спальню. Там, на дверце шкафа, висело зеркало в полный рост, и она, конечно же, направилась именно к нему. Теперь я обрел уверенность, что эта женщина сумеет преодолеть смущение, выйти на улицу и скоро, очень скоро начнет гордиться всеобщим вниманием, — и пожалел лишь о том, что не успел поцеловать ее еще раз до того, как она выскользнула из моих рук.

Внизу на улице я сразу же поймал такси, чтобы избавить Джулию от необходимости дефилировать в современном платье перед лицом всего света — пусть привыкает малыми дозами. Доехали до Сентрал-парка, я расплатился, и мы двинулись пешком к углу Пятьдесят девятой улицы и Пятой авеню. Именно на этом углу холодным январским днем я впервые по-настоящему увидел мир 1882 года; здесь я стоял, испуганный и взволнованный, и пялился на приближающийся конный омнибус, а потом повернулся и бросил взгляд вдоль узкой, тихой жилой улочки — Пятой авеню. Тогда со мной была Кейт, но я предпочитал сейчас об этом не вспоминать. Мне хотелось, чтобы Джулия увидела тот же участок Пятой авеню в моем мире. Вот мы подошли к углу — напротив нас через улицу высилась гостиница «Плаза», — и я сказал:

— Мы с вами, Джулия, идем сейчас вдоль края Сентрал-парка, и впереди угол Пятьдесят девятой и Пятой авеню — это чтобы вы точно представили себе, где находитесь. — Я рассчитал время до секунды и теперь, вытянув вперед руку, спросил: — Итак, скажите мне, что это за улица?…

Буквально задохнувшись, она ошеломленно повернулась ко мне, затем еще раз глянула вдоль Пятой авеню — и грандиозность происшедших здесь перемен, умопомрачительность вздымающихся ввысь строений оказались почти непосильными для ее сознания.

— И это Пятая? — тихо произнесла она. И повторила потрясенно: — Это Пятая авеню?!

— Да, Пятая.