Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы

Вспомним формулу князя Дмитрия Михайловича: "Не персоны управляют законом, но закон персонами". Собственно, великий план Голицына и предусматривал переход реальной власти от персон к сбалансированным государственным институтам. Политическое сознание Анны и ее клевретов категорически отвергало подобный подход. В этом отношении показательна судьба Ягужинского с его метаниями от жажды "воли" до самоотверженной поддержки самодержавия. Как выяснил Строев, в начале царствования Анны бывший генерал-прокурор сочинил обширный проект стройного государственного устройства, исключавший при его твердой реализации всевластие персон.

Причиной скорой опалы Ягужинского современники, не знавшие проекта, осевшего в бумагах Бирона, считали соперничество с Остерманом.

Соперничество было. Но при всей его личной окраске под ним, скорее всего, лежали серьезнейшие, принципиальные разногласия. Остерману не нужны были сильные институты. Он хотел править государством, укрывшись за ширмой Кабинета министров. И Ягужинский оказался послом в Берлине.

И вряд ли только жестокой борьбой между "сильными персонами" объясняется страшная гибель другого "идеолога" — Артемия Волынского, тоже разработавшего свой план реконструкции системы.

С победой самодержавия исчезли надежды на мирный вариант внешней политики. Царствование Анны ориентировано было на петровское и в военном отношении — начался новый этап русско-турецких войн. Гигантские военные расходы снова изнуряли страну. Даже такой твердый государственник, как Соловьев, писал меланхолически: "Кончилась турецкая война, стоившая России 100 000 человек и огромных денежных сумм".

Соответственно ужесточились способы взимания налогов. Правительство Анны вернулось к петровской практике — сбор податей снова был отдан в руки армии. Снова офицеры и сержанты стали фактически бесконтрольными хозяевами имущества и жизни податеплательщиков.

Началась новая волна массового бегства крестьян — от ограбления и от голода, постигшего Россию в 1733 году. Беглецы находили убежище в Польше, где жизнь им была вольнее и подати были не в пример меньше.

Татищев, ехавший в 1734 году на Урал, доносил с дороги о том, что крестьяне бегут толпами, и о повальном разорении купечества от налогов и от обнищания покупателей.

В церковной политике Анна также пошла путем Петра и Феофана, ставшего при ней грозной силой.

Страна расплачивалась за реставрацию.

Василий Никитич ехал на восток не по доброй воле.

Поскольку роль его в событиях января — февраля 1730 года была двойственна — с одной стороны, он энергично ратовал за реформацию системы и в последний момент едва не сорвал замысел Остермана, с другой — объективно помог торжеству самодержавия своей упрямой тяжбой с князем Дмитрием Михайловичем, — то в первые месяцы нового царствования он был поощрен чином и тысячей душ. Но затем против него началось изощренное гонение. Причем гонителями его всегда оказывались те персоны, что подписывали его проекты. Граф Михаил Гаврилович Головкин, начальник Татищева по Монетному двору, обвинил его во взяточничестве и отдал под суд. Достаточных доказательств не нашлось, и Анна прекратила дело. Но Василий Никитич уже понял, что на простор государственной деятельности, который открылся перед ним в конце петровского царствования, его не выпустят ни за что. Он углубился в исторические штудии и принял на себя крест создания русской истории — по европейской научной методологии. Это был гигантский труд, требующий покоя, времени, материалов. Но ему не дали спокойно совершать этот подвиг. Его, против желания, отправили на Урал — ведать заводами.

Дальнейшая судьба Татищева поразительна. Изнурительно-самоотверженные занятия — научные и служебные, высокие административные должности (что не надо путать с государственным творчеством, на которое он с полным правом претендовал), — и все это на фоне многолетнего судебного следствия, длившегося до самой его смерти.

Огромное следственное дело Татищева, хранящееся в Центральном историческом архиве древних актов[112], открывает нам босховскую картину следственного абсурда. Василия Никитича, в то время уже начальника Оренбургского края, неустанно обвиняют во всех смертных грехах люди, которых он перед этим уличал во взятках, злоупотреблениях, издевательствах над башкирами, "похищении государственного интереса". С четкостью, достойной механика и математика, Василий Никитич опровергает одно обвинение за другим, и тотчас же против него выдвигаются новые. И так — без конца…

"Дело Татищева" развалилось бы в первые месяцы, если бы не разжигалось "сильными персонами" в столице. В разные времена шефами следствия были граф Михайло Головкин, сенатор Новосильцев, в доме которого в январе 1730 года Василий Никитич вразумлял шляхетство, и уже в елизаветинское время князь Никита Трубецкой. Все старые соратники по конституционным "затейкам".