Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы

Князь Щербатов в своем горьком обозрении русской жизни XVIII века писал о фаворите: "Кн. Ив. Алек. Долгоруков был молод, любил распутную жизнь, и всеми страстями, к каковым подвержены младые люди, не имеющие причины обуздывать их, был обладаем. Пьянство, роскошь, любодеяние и насилие место прежде бывшего порядка заступили. В пример сему, к стыду того века скажу, что слюбился он или, лучше сказать, взял на блудодеяние себе между прочими жену Кн. Е. Т., рожденную Головкину, и не токмо без всякой закрытости с нею жил; но при частых съездах у К. Т. с другими своими младыми сообщниками пивал до крайности, бивал и ругивал мужа, бывшего тогда офицером кавалергардов, имеющего чин генерал-майора и с терпением стыд свой от прелюбодеяния жены своей сносящего. И мне самому случалось слышать, что, единожды быв в доме сего кн. Трубецкого, по исполнении многих над ним ругательств, хотел наконец выкинуть его в окошко, и естьли бы Степан Васильевич Лопухин, свойственник Государев по бабке его Лопухиной, первой супруге Петра Великого, бывший тогда камер-юнкером у двора и в числе любимцев кн. Долгорукова, сему не воспрепятствовал, то бы сие исполнено было"[51].

Если людям, гордым своим происхождением, заслугами предков и собственными, просто людям с развитым чувством достоинства тяжко было переносить унижения от самовластного Петра I, то стократ тяжелее было испытывать унижения со стороны ничтожного фаворита.

Если фельдмаршал Шереметев видел горькую обиду в том, что к нему приставлен был гвардии сержант Щепо-тев, то обида эта смягчалась пониманием, что Щепотев — в данном случае — лишь проводник воли великого государя, которого Шереметев, несмотря ни на что, глубоко чтил. Беспутный Иван Долгорукий получил право унижать генералов от мальчишки, которому беспредельная власть вскружила голову. Щепотев заслужил доверие Петра воинской доблестью, преданностью делу, готовностью к гибели. Иван Долгорукий отличился только разнузданностью и потаканием пробуждающимся страстям юного царя.

Существующая система равно принимала и то, и другое.

Масштаб и характер "персон", оказавшихся у власти, определяли ход государственных дел.

После падения Меншикова между малолетним царем и Верховным тайным советом встали Остерман, головоломно балансировавший между всеми группами и сохранявший некоторое влияние на Петра П, и отец фаворита — князь Алексей Долгорукий, человек ничтожный и своекорыстный, назначенный теперь членом Совета.

Ни тот, ни другой заседаний не посещали. Князь Дмитрий Голицын, канцлер Головкин, генерал-адмирал Апраксин должны были пересылать им свои "мнения", а они, если считали нужным, докладывали императору.

Это было столь же нерационально, сколь и унизительно.

В качестве иллюстрации к этому нелепому положению С. М. Соловьев приводит следующую историю: 4 сентября 1728 года Верховный тайный совет постановил заменить российского представителя при малороссийском гетмане. Князь Дмитрий Михайлович Голицын, Головкин, Апраксин и ставший членом Совета князь Василий Лукич Долгорукий рекомендовали на этот пост кого-либо из трех известных генералов — Матюшкина, Дмитриева-Мамонова или Салтыкова. Члены Совета хотели, чтобы у царя был выбор. Решение было передано Остерману.

Остерман записку вернул, мотивируя это тем, что должна быть названа одна кандидатура, чтоб не утруждать государя выбором. Члены Совета — первые вельможи государства — срочно составили другую записку, где выставили кандидатом одного Салтыкова. Остерман держал документ у себя более полутора месяцев, затем доложил Петру II, и тот решение Совета утвердить отказался… История сама по себе достаточно живописная и характеризующая ведение дел. Но Соловьев не обратил внимания на главное, быть может, содержание этого конфликта.

Вряд ли случайно члены Совета, наиболее активными и целеустремленными среди коих оказались князья Голицын и Василий Лукич Долгорукий, — Апраксин и Головкин были старыми, больными и нерешительными, — назвали именно Матюшкина, Мамонова и Салтыкова. Все три кандидата возглавляли не столь давно "майорские розыскные канцелярии", были столпами "гвардейского режима", неколебимыми сторонниками самодержавной системы в петровском ее варианте. В предложении Верховного совета явственно просматривается желание удалить их из столиц. Причем окончательный выбор Салтыкова тоже весьма красноречив. Равно как и маневры Остермана, не одобрявшего выбор Совета.

Через год с небольшим именно Салтыков станет ближайшим соратником Остермана в борьбе против конституционных планов князя Дмитрия Михайловича и князя Василия Лукича.

Если учесть, что идея ограничения самодержавия, как видно из свидетельств дипломатов, висела над Москвой, то вполне понятно желание противника этой идеи Остермана иметь под рукой петровских "птенцов", и Салтыкова в особенности. Недаром именно "сильный человек" Салтыков назначен был арестовывать Меншикова.

Этот эпизод подспудной борьбы — свидетельство как унизительного бессилия Верховного совета, так и попыток конституционалистов готовить почву для будущих действий.