Меж сбитых простыней

Пока Салли Кли сидела за столом, я прошел путь от блаженных мечтаний о нашем будущем до горького сожаления о минувшем, теперь же, когда прочно утвердилась наша разобщенность, я затаился в ожидании. Допоздна я не смыкал глаз, чтобы пронаблюдать, как она открывает ящик стола, достает потрепанную синюю папку с застежкой, вынимает из машинки отпечатанный лист, лицом вниз (я подсматривал сквозь смеженные веки) кладет его под уже готовые страницы, застегивает и убирает в стол папку, задвигает ящик и встает; во взгляде ее отупелость от изнеможения и неудачи, челюсть отвисла, она ни сном ни духом не ведает, что ее бывший любовник, а ныне шпион, притворяется спящим, но сам втихую занят расчетами. Пусть далеко не альтруистические, мои намерения не были продиктованы чистым эгоизмом. Естественно, меня грела надежда, что, получив доступ к самым сокровенным секретам и горестям Салли Кли, я смогу нанести точечные удары по тайным порокам моей возлюбленной и убедить ее, что зуд, молочница и лопотанье — мизерная плата за мою безграничную любовь. К тому же я думал не только о себе. В моем воображении нескончаемо прокручивался один и тот же фильм: вот я склонился над дневником, пока его автор в отлучке, а теперь я признаюсь Салли в своем маленьком коварстве и, не дав ей перевести дух, заключаю ее в страстные объятья и поздравляю с созданием шедевра — колоссального духовного творения сокрушительной мощи; Салли падает в кресло, которое я расторопно пододвигаю, в ее распахнутых глазах вспыхивает и расцветает осознание правдивости моих слов; далее очень крупный план: глубокая ночь, мы работаем над текстом — я советую, направляю, редактирую; издательский восторг от рукописи перекрыт восхищением критиков, которое, в свою очередь, тонет в экстазе читающей публики — книга идет нарасхват; наши совместные усилия, наши взаимопонимание и любовь возрождают в Салли веру в себя как в писателя… Да, все это кино о возрождении и только возрождении.

Однако возможность подвернулась лишь сегодня. Салли Кли понадобилось съездить в город, чтобы повидаться с бухгалтером. Свое близкое к истерике возбуждение я сублимировал в бешеную услужливость. Пока в ванной Салли перед зеркалом укладывала волосы, я обрыскал дом на предмет расписаний автобусов и поездов, которые и подсунул ей под дверь. Затем я вскарабкался на шляпное дерево, с самой высокой его ветки сорвал красную шелковую косынку и с ней побежал к Салли. Впрочем, после ухода возлюбленной я заметил, что косынка вернулась на место. А вот не предложи я эту милую деталь, ее бы непременно взяли, угрюмо размышлял я, из мансардного окна наблюдая за Салли на автобусной остановке. До автобуса было еще долго (нет чтобы глянуть расписание!), и она вышагивала вокруг бетонного столба, но потом разговорилась с женщиной, у которой на спине сидел ребенок — зрелище, защемившее грустью по сородичам. Я твердо решил дождаться, когда Салли Кли уедет. Подобно Мойре Силлито, которая в нескончаемые дни после мужниных похорон разглядывала снимок деверя, я не хотел даже в собственных глазах выглядеть торопыгой. Подошел автобус; тротуар вдруг совершенно опустел. Меня кольнуло секундное чувство утраты, я отвернулся от окна.

Стол Салли Кли непретенциозен — обычный конторский стол, за каким восседают средней руки администраторы больниц и зоопарков, его основной материал — клееная фанера. Конструкция — проще не бывает: столешница покоится на двух тумбах с ящиками, прикрытых лакированным задником. Я давно заметил, что отпечатанные листы складываются в верхний левый ящик; когда же, спустившись из мансарды, я обнаружил его запертым, первым моим чувством был скорее гнев, нежели отчаяние. Значит, после столь долгой близости я не заслужил доверия? Стало быть, вот так одна погрязшая в высокомерии особь относится к другой? Словно в издевку — ах, недосмотр! — все другие ящики выскакивали, точно дразнящие языки, и предъявляли на обозрение свое скучное канцелярское содержимое. Перед лицом такого предательства нашего совместного прошлого (что еще она заперла? холодильник? оранжерею?) я решил, что мои притязания на потрепанную синюю папку вполне оправданны. Из кухни я принес отвертку, которой поддел тонкий фанерный лист задника. Раздался звук, похожий на щелканье кнута, и большой кусок фанеры отломился по трещине, оставив вместо себя уродливую прямоугольную дыру. Впрочем, внешний вид стола меня не заботил. Просунув руку в дыру, я нащупал спинку ящика, затем ухватил и потащил к себе папку; я уж было поздравил себя с безупречным изъятием, но тут край чертовой штуки зацепился за гвоздик, и все ее содержимое белым роем разлетелось по занозистым половицам. Левой ногой я собрал листы, сколько мог ухватить, плавно переложил их в правую руку и удалился на кровать.