Меж трех времен

В ответ я кивнул, сознавая, что раздражаться негоже, - да меня и в самом деле посещало подчас чувство вины. Месяцами подряд я и не вспоминал о Проекте, и все-таки он настойчиво возникал в моей памяти вновь и вновь. Я недовольно осмотрелся - не любил я завтракать в этой комнате: слишком темно. Другое дело вечером, особенно зимой, когда зажигали камин, - тогда столовая преображалась. А сейчас свет сюда почти не проникал - дома стояли впритирку к нашему, и мы вынуждены были ставить рядом с приборами свечи. Куда приятнее было бы позавтракать на кухне, за большим круглым столом, где два высоких окна давали вдоволь света и открывали вид на огородик, разбитый Джулией на заднем дворе. Но ей казалось, что есть на кухне приличным людям не подобает, и приходилось мириться.

- Джулия, - сказал я, - чего бы я не дал, чтобы забыть о Проекте раз и навсегда! Если бы только мне удалось выполнить то, что я задумал! - Я умолк, переживая все снова. - И ведь мне это почти удалось, Господи, прости!

- Не поминай имя Господа всуе, - машинально откликнулась она.

- Если б я сделал это! Если бы поспел к театру на несколько минут раньше!.. - Я улыбнулся ей и повел плечами. - Тогда бы я остался здесь навсегда и ни о чем больше не заботился. А теперь, Джули, меня терзает беспокойство: что еще натворил Рюб с Проектом? Что он еще затевает? Получается, что я вроде бы должен отправиться туда и выяснить...

Она перегнулась ко мне через стол, потом откинулась назад, сохраняя на лице приветливую гримаску, и мягко произнесла:

- Тогда ступай. Чтобы скорей разделаться со всем этим. Но возвращайся, слышишь?..

- Дом, - вдруг подал голос Вилли.

Сынишка сидел на полу, опершись спиной на стену и вытянув ноги, и листал книжку с картинками. Книжка была напечатана на особо прочной льняной бумаге. Теперь он касался поочередно каждой картинки пухленьким пальчиком и выговаривал или пытался выговорить соответствующие слова. Он успешно, как только мог, двигался к тому, чтобы научиться читать. Он был забавен, и мы с Джулией, как водится, улыбнулись ему и друг другу: как-никак этот маленький увалень был нашим произведением.

- У меня может и не получиться, - признался я.

- Как? Это еще почему?

Она с силой впилась в вафлю вилкой.

- Недели две назад я был в Центральном парке. Зарисовывал лодки с лебедиными шеями на носу для последнего номера.

- Да, конечно. Я хочу сохранить этот рисунок и повесить в рамке на стену.

- Он и впрямь вышел неплохо. Но пока я слонялся там, вблизи «Дакоты», стемнело, и я поднял глаза на окна своей прежней квартиры. Я всегда так делаю.

- Я тоже. Недавно мы были там с Вилли, и я показала ему твои окна.

- Но ты же не говорила ему...

- Разумеется, нет. Просто сказала, что папа когда-то жил в этом доме.

- Но на сей раз окна были освещены. В квартире живут, и ее нельзя использовать как «калитку».

- Неужели нет других свободных квартир?

- Не поможет. А если в двадцатом веке квартира заселена? Тут не угадаешь, Джули. Для возвращения туда я должен отыскать новую «калитку». Иное место, существующее в обоих временах...

- Ты мне объяснял, Сай, много раз объяснял.

- Видишь ли, Эйнштейн утверждал...

- Не хочу я больше слышать ни про Эйнштейна, ни, про «калитки», ни про что-то подобное вообще!

- А, ведь он уже родился...

- Кто?

- Эйнштейн. - Она закрыла уши ладонями. Я не мог и не захотел удержаться от новой улыбки. - Только подумай, он уже живет где-то в Германии. Все еще ребенок, конечно. Может, ровесник Вилли. И в этот самый момент тоже играет во что-нибудь, хотя, наверное, ему уже приходят в голову мысли, которых нам не понять. Не исключено, что сейчас он тоже смотрит в книжку и говорит: «Дом» - только по-немецки.

- Хочешь еще вафлю?

- Мне надо идти...

Я отставил стул, и Джулия встала, подхватила Вилли и понесла его к окнам, которые выходили на фасад, чтобы он мог помахать мне на прощанье, - ритуал, который был мил в равной мере ему и мне. Сегодня я не пошел на работу пешком: спускаясь по ступенькам, я сразу приметил на другой стороне Грэмерси-парка свободный кэб и решил взять его. Повернулся, махнул рукой - Вилли улыбнулся мне из-за стекла. Потом я уверенно подошел к кэбу - на голове котелок, на плечах коричневый сюртук - и приказал:

- К редакции «Лесли»! - Чуть выждал: знает ли извозчик, где это? Оказалось, знает; тогда я залез в кэб, а он перегнулся назад, чтоб убрать из-под моих ног мешок с овсом для лошади. - Езжайте по Бродвею, - добавил я и откинулся на сиденье.

Мне нравятся кэбы. Они не очень комфортабельны - листовые рессоры слишком жесткие, и в движении, довольно равномерном, все же ощущаются чуть заметные толчки лошадиной поступи. Некоторым это не по душе, но меня нисколько не раздражает. Кэбы иногда бывают грязными, даже вонючими. Однажды нам с Джулией после театра попался такой «ароматный», что пришлось немедленно выйти. Но этот кэб был в полном порядке, и когда дверцы мягко захлопнулись, я испытал ощущение уюта и покоя.