Между ангелом и бесом

— Так он все эти умные слова о бабах говорил? — сообразил Рыжий, намыливая влюбленному спину.— Вот глупый мужик, они ведь даже не думают, они просто живут — и все! Стоит только отвернуться, и ты — далекое прошлое. Ты неделю думаешь, как по­мириться, а она за эту неделю успеет замуж выйти. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому, что это для нас с тобой неделя пройдет, а для них все было тысячу лет назад.

— Точно, Рыжий. Ты слушай его, ангелок, он дело говорит!

— А потому и говорю, что сам пережил. Прихожу как-то к бывшей подружке мириться, а она так уди­вилась. Она, видите ли, думала, что я умер.

Железный аргумент! — расхохотался Гуча. Он сидел у  костра и втайне радовался, что все так разрешилось. Как ни посмотри на эту историю, рассуждал он, а практичная Марта не пара наивному Бенедикту.

— За что? — всхлипнул ангел.— Неужели чистота важнее любви?

— Для  нее — важнее,— ответил Самсон, натирая страдальца песочком.— Да что ты убиваешься? Радоваться надо! Сам посуди — ну что за жизнь с такой, как она? Не жизнь, а сплошная генеральная уборка! не обижайся, друг, но Марта бесплатно шага не сделает, а здесь целая жизнь. Чем бы с ней рассчи­тывался?

— Душой?

— Нужна ей твоя душа, в сундук ее не запрешь, за деньги не продашь. Фу, ну и запах! Эх, всегда мне  грязная работа достается. Гуча вывозил, а я от­мывай!

— Работай, висельник,— подал голос черт.— Не­чего было плевать на пол. Работай и еще спасибо скажи.     

— Это почему? — А потому, что в Рубельштадте очень сильно свиные колбаски любят. Хорошо еще, что она тебя свиньей обозвала, а не верблюдом.

— А кто такой верблюд? — Это такой зверь, плюется не хуже тебя. Шея  длинная, морда страшная, а на спине два горба.

— Так бы и сказал, что дракон, зачем обманы­вать? — почему-то обиделся Самсон.

— Ну, разве что характером схожи. Нрав примерно такой же — мерзопакостный, Если чутье мне не изменяет, то во Фрезии верблюдов как кроликов в Англии.                                                   

— Туда   мы   тоже   пойдем?  — поинтересовался Самсон.                                                                      

— Нет, там верблюды не водятся, понятно?

— Нет, — повторил Рыжий и вздохнул. — Интересно, кто такой навоз производит? Столько мыла извел, а запах только усиливается.                   

— А ты его хвоей потри, может, перебьешь, — посоветовал Гуча.                                                

Самсон пулей выскочил из реки, волоча за собой несчастного Бенедикта.                                    

— Сейчас от запаха и следа не останется! — Он усадил ангела на кочку под елкой и принялся яростно драить, загребая ладонями опавшую хвою.          

— Колется,— попробовала протестовать жертва не в меру ретивого банщика.                                    

— Потерпишь,— отмахнулся тот.

— Кусается! — возмущенно закричал ангел.

— Зато не воняет!

— Ой! — Бенедикт шлепнул себя по одному боку, потом по другому.— Ой-ой-ой! Кусается, говорю!

— Терпя, когда болит душа — телесная боль не чувствуется. Ай, мамочка! — Теперь уже Самсон хло­пая себя по коленям я ягодицам.— Это ничего, это хвоя свежая!

Гуча, наблюдавший за этой возней с добродушной улыбкой, рассмеялся:

— Муравейник тоже свежий, клоуны, бегите к

реке!

Закончив наконец-то водные процедуры, Самсон и Бенедикт подсели к костру.

— Ну что, лучше пахнет? — спросил Рыжий принц.

— Лучше, — ответил   Гуча. — Пахнет  так,   будто кто-то под елкой нагадил! — Физиономия ангела вытянулась, он хотел было вскочить, чтобы снова бежать к реке, но черт остановил его и примирительно сказал: —  Не напрягайся, запах сам выветрится. Давайте ужинать и спать, утро вечера мудренее. Парфюмеры!

Поели быстро. Уснули тоже быстро. После тяжелого дня сон пришел мгновенно.

Утром Гуча по праву старшего в отряде растолкал молодежь, и компания отправилась дальше.

Пейзаж менялся с невероятной быстротой. Исчезли елки и осинки. Зеленая сочная трава сменилась сухой степью.  Солнце,  казалось, задалось целью сжечь всю округу, испепелить все живое, все, что движется, колышется, растет.

Вспотевший Самсон едва передвигал ноги. Ему, привыкшему к прохладе предгорий, было непонятно, как можно жить в таком пекле.

— Гуча,— просипел он,— я здесь не женюсь.

— Это еще почему? — спросил тот и удивленно поднял брови, увидев, как вор достает из кармана волшебный платок. Гуча сунул руку в свой карман — пусто.

— Климат не подходит. Мне бы сейчас бочку ле­дяной воды...— Самсон отер пот со лба и махнул платком в тщетной надежде организовать ветерок.

Одновременно с этим движением и словами в воздухе материализовалась огромная деревянная боч­ка. Она плавно опустилась вниз, на обессилевшего принца. Вода, надо сказать, действительно ледяная, выплеснулась на ошарашенных спутников неосто­рожного воришки. Ангел и черт тупо смотрели на подарок платка-самобранки. Гуча попрыгал на одной ноге, вытрясая воду из уха, а Бенедикт вытер лицо ладонями. Под бочкой величиной с хорошую  цистерну тихонько лежал Самсон. Лишь слабое шевеление пальцев оставшейся снаружи руки говорило о том, что он еще жив.                                         

— Ну и как его из-под нее достать? — Бенедикт почесал ангельский затылок.                             

— А надо ли? — вопросом на вопрос ответил Гуча.— Напишем отчет, мол, погиб смертью храбрых. Утонул в пустыне при наводнении. Всплакнем не много — и забудем. Слышишь, отморозок? — Рука Самсона слегка шевельнулась.