Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен

— Некоторые из подданных вашей милости подчиняются вам лишь наполовину.

Сделав паузу, Кромвель многозначительно приподнял брови. Он надеялся заинтриговать меня, но мне его замечание показалось откровенной глупостью. Увидев, что я нахмурился, он поспешно продолжил:

— Наше духовенство. Все церковники присягают Папе. Разве могут они быть вашими верными подданными? Как учил Иисус Христос: «Никто не может служить двум господам…»[68]

— Понятно, понятно, — прервал его я. — Но так повелось испокон веков. Небесное царствие отделено от земного.

— Так ли уж испокон, ваша милость? Если под страхом смерти подданный подчиняется иноземному правителю вместо своего короля… что же в этом божественного? Разве сие не есть предательство? — Он выдержал паузу. — Разве ваша милость не несет ответственность за всех англичан? Разве не Сам Господь повелел вам заботиться об их благоденствии? В древние времена не было пап, а только христианские правители, коим надлежало хранить истинную веру…

Он продолжал развивать свою замечательную теорию, рассуждая о том, что глава государства уполномочен Всевышним оберегать своих подданных от ущерба телесного и духовного; что он творит верховный суд в стране и духовенство обязано присягать на верность именно ему, а не епископу Римскому, который попросту узурпировал духовную власть. И утверждение полновластия короля будет способствовать восстановлению древнего, праведного, ниспосланного Господом закона.

— Такова Божья воля, — заключил Кромвель. — Он недоволен нынешними порядками. Они извращают истинное учение. Именно поэтому появились такие проповедники, как Уиклиф, Гус и Лютер. Вот почему Рим унижен и Папа превратился в дрожащего пленника императора. Все это знамения, и они указывают на то, что вам должно восстановить справедливость. Иначе кары будут умножаться. Помните библейский Израиль, когда Ахав…

— Да-да, помню. — Мне уже нестерпимо хотелось есть; я взял со стола кубок эля и сделал большой глоток. — Ваши идеи весьма интересны, но пока они сводятся к досужим разговорам. Уолси тоже любил порассуждать. Но не пора ли уже перейти от слов к делам?

Как ни странно, он хорошо обдумал свой план. Я не разочаровался. Кромвель порывисто подался вперед, его узкие, как у ящерицы, глаза блеснули.

— Народ стонет под бременем чудовищной ноши, — заявил он.

Я должен излечить его от расточительного пристрастия к высокопарным речам. Неужели никто, кроме Анны, не может разговаривать со мной обычным языком?

— Но сам он не в силах освободиться от нее. Лишь один человек способен разорвать вековые оковы. Король.

— И как же? — хмыкнув, поинтересовался я.

— Народ последует за вами, подобно тому как племена израильские последовали за Моисеем.

Последнее сравнение показалось чрезмерным. Почему бы мне не порадовать себя кусочком угря? По-моему, мнимый оратор не заслуживает уважения. Склонившись к столу, я выбрал лакомый на вид кусок и взмолился:

— Прошу вас, выражайте свои мысли попроще.

Он усмехнулся, чего уже много лет никто не делал в моем присутствии. Его речь, лишенная груза лести и выспренних сравнений, потекла совсем иначе.

— Духовенство не способно отринуть папскую власть самостоятельно. Народ — тем более, если только не поднимется всеобщее восстание, какое вспыхнуло в Германии. Но нам с вами оно вовсе не нужно. Нет. Освобождение должно произойти на высшем уровне. А самое главное, оно вовсе не должно походить на мятеж. Люди всегда хотят незыблемого порядка. Мы должны сохранить его видимость, даже разрушая устои.

В его глазах заплясали огоньки. Он казался безумным. Под ложечкой у меня засосало от страха. Я потянулся за очередным куском угря, словно приятный вкус рыбы мог погасить подступившую дурноту.

— Церковь должна остаться неприкосновенной, — продолжил Кромвель, — и сохранить былую традиционность. Никаких побеленных стен, никаких поверженных изваяний. Все останется как прежде, за одним исключением: главой церкви в Англии станет не Папа, а король. Следует принять новый закон, не дожидаясь народных волнений. Добрые англичане согласятся с ним с кротостью овечек.

Он торжествующе откинулся назад и сложил руки на животе.

— Соблазнительная картинка. И как же достичь этого?

— Парламент наделит вас всей полнотой власти. И тогда вы сможете поступать так, как вам заблагорассудится. Примите решение о признании брака недействительным…

— В парламенте заседают люди. Не все одобряют мой разрыв с Екатериной. На самом деле, — мрачно признался я, — большинство на ее стороне. Народ тоже всячески сочувствует вдовствующей принцессе.

— Зато всех до единого возмущают привилегии духовенства. Пусть это будет первым шагом на пути вашего отделения от Рима. Обе палаты с легкостью ополчатся на церковников. И когда мы победим их, вы будете обладать желанными полномочиями. При условии, разумеется, что станете до самого конца держать парламент в неизвестности относительно ваших истинных целей.

Я молча взирал на него, менее пораженный его предложениями, чем ликованием, с которым он выкладывал их. Приняв мое молчание за согласие, он пустился во все тяжкие.