Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен

Помню, я сидел один в своем кабинете и читал. Мор удостоился приглашения войти — можно сказать, я сделал для него редкое исключение. И дело тут не в гордыне, просто здесь было мое убежище, своеобразное святилище, и любое постороннее вторжение могло осквернить его. Но Мора я считал человеком особенным.

— Томас, — сказал я, поднимаясь, чтобы приветствовать его. — Как славно, что вы навестили меня именно сейчас!

Я не кривил душой, последнее время меня одолевали грустные мысли, а Томасу Мору всегда удавалось приободрить своего короля. Однако я заметил скорбное выражение его лица. Кроме того, у него в руках был какой-то сверток. Неужели Томас приготовил подарок?

— Ваша милость, — начал он, — мне больно говорить…

И тут я все понял. Понял еще до того, как он начал разворачивать бумагу. Он решил бросить меня.

— Нет, Томас! — прервал я его, словно это могло что-то исправить. — Вы не можете! Я нуждаюсь в вас!

— Вашей милости не нужен тот, кто не поддерживает вашу политику. К сожалению, последние события так подействовали на меня, что я более не могу добросовестно служить вам.

О, только не это!

— Почему? — взмолился я.

— Решение конвокации признать обвинение в измене и провозгласить вас «верховным главой церкви Англии» не оставило мне выбора.

Его спокойные серые глаза встретились с моими.

— Но это не имеет отношения к канцлерству!

— Канцлер обязан думать обо всем, ваша милость. Ведь я ваш главный министр. А если я не могу с чистым сердцем поддержать ваши реформы, то какая же от меня польза?

— Огромная! Народ любит вас. Пэры прислушиваются к вам. В Европе ценят ваш ум. Вы самый уважаемый человек в Англии.

— Иными словами, вы хотите, чтобы я номинально занимал эту должность, дабы придать ауру ангельской чистоты королевским деяниям. Ваша милость, даже ради любви к вам я не могу поступиться своей совестью. Это моя единственная драгоценность. Как вам известно, — рассмеялся он, — я не беру взяток. Я покинул суд по ходатайствам таким же бедным, каким вошел в его двери, а нынче средств у меня поубавилось, поскольку, смею заметить, мне пришлось потратить изрядную сумму, чтобы перевезти сюда пожитки из Челси.

Я не знал, что ответить. Все его слова были правдой. Я хотел, чтобы он поставил печать одобрения на избранной мной линии правления. Если бы Мор поддержал меня, мне простили бы все, что угодно. Мне стало очень стыдно.

— Томас, мне нужно, чтобы вы остались, — просто сказал я.

— Я не могу, ваша милость, — так же просто ответил он.

Вот так все и кончилось. Он передал мне большую государственную печать и золотую цепь, кисло улыбнулся и закрыл за собой дверь.

Томас меня бросил! Светлейшая голова, самый разумный голос, глубочайший ум среди всех известных мне людей. Неужели теперь все отвернутся от меня? И ради чего я боролся? Порой я сам не понимал этого. Знал только то, что должен продолжать борьбу.

XLV

С Екатериной худо-бедно удалось договориться. Однако, не подчинившись моему распоряжению, она не выбрала постоянной «удаленной резиденции» и упорно отказывалась покидать окрестности столицы.

Ну что ж, отлично. Придется указать ей будущее место жительства. Я решил, что это будет Амптхилл в Бедфордшире, северное поместье в сорока милях от Лондона.

По моему приказу к Екатерине отправилась депутация из тридцати советников для передачи следующих распоряжений: в двухнедельный срок переехать в Амптхилл; на две трети сократить штат придворных слуг; впредь не титуловать себя королевой; признать меня верховным главой церкви Англии.

Как я и ожидал, она пренебрегла выполнением двух последних пунктов и заявила, что с удовольствием отпустит любого из тех слуг, кто не считает ее королевой, и что совесть не позволяет ей назвать «своего мужа» главой церкви.

Ох! Какова женщина, невыносимо зловредная упрямица! Цепляться за несуществующие узы… с такой трогательной и возмутительной патетикой!

А Мария… Ее высокомерие и грубость показали, что она всецело дочь своей матери, от моей натуры ей не передалось ничего. Она твердила то о Екатерине, то о церкви и о том, как несправедливо я обошелся с обеими. Честно говоря, при всей любви к дочери я не знал, что мне делать с ней, но отлично понял, как враждебно она теперь ко мне относится. С глубокой печалью я отправил эту шестнадцатилетнюю девушку вместе с ее придворными в поместье Бьюли в Эссексе.

Следовало срочно покончить с оппозиционерами и скептиками, которые начали плодиться в моем королевстве. Возможно, они быстрее утихомирятся, если Уорхем, архиепископ Кентерберийский, обвенчает нас с Анной. Высший прелат в нашей стране, для английских подданных он исполнял роль папского заместителя. Вдобавок он проводил брачную церемонию, скрепившую наш «союз» с Екатериной. Ему будет проще, чему кому-либо, объявить незаконным мое первое супружество. Надо настоять на этом.

К моему удивлению, Уорхем отказался. Более того, осудил мои «сладострастные желания», а по поводу отделения от папской власти прочел мне суровую отповедь. Я был рад, когда избавился от его присутствия.