Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун

По моему впечатлению, слово «отец» неизменно связано с поездками в деревню, как будто вся его работа состояла только из них. Самый долгий период разлуки с отцом был, когда он в составе рабочей группы по воспитанию социализма отправился в далекий от Сюшуя уезд, в котором проработал почти год. Все в тех краях было ему незнакомо, никто не понимал его говора, он никак не мог привыкнуть, и мать волновалась за него все триста шестьдесят пять дней. Но и нынешняя разлука была долгой, дети уже привыкли не видеть отца, а вот мать ежедневно беспокоилась, не спала ночами, и при малейшем дуновении ветерка сердце ее обрывалось.

Когда из недр моей юной кожи впервые полезли хиленькие усики и бородка, мать одолжила у соседей денег и купила петуха. В тот день, когда я вернулся с гор, измученный, нагруженный коромыслом с вязанками хвороста, мать в сумерках масляной лампы усадила меня за стол и дала мне в одиночку насладиться ароматным деликатесом. Тогда свершился мой обряд инициации, голос мой начал набирать мощь, мускулы на теле вздулись за одну ночь, а что до матери, то ее лоб и виски тронули первые признаки старости, и она превратилась в истощенную тень.

6

Мать была по жизни стойким человеком, но перед лицом болезни превращалась в слабого ребенка.

По впечатлению нашей родни и тех, кто знал мать, она сама была воплощением болезни, невозможно подсчитать, сколько раз за всю жизнь она побывала у врачей, сколько приняла горьких и сильнодействующих китайских лекарств. Никто не верил, что она сможет перешагнуть хотя бы порог среднего возраста.

Все свое болезненное, как осенняя трава, тело мать отдала рождению кучи детей. Причины своего нездоровья она видела в бедности семьи и в недостатке заботы со стороны отца, однако совершенно забывала о собственной привычке отказываться от скоромного, о муках экономии и бережливости и о своей порочной практике уклоняться от предписанных врачом лекарств. Вся ее жизнь была пронизана собственным прирожденным упрямством.

Однажды мать лежала на кровати и была настолько измучена болезнью, что уже не могла встать. Отец еще не вернулся из деревни. Когда я, голодный, пришел в школу, во дворе еще не было ни души. Наша классная руководительница, учительница Тан, изумилась столь странному поведению ученика, она озабоченно расспросила меня о случившемся и привела к себе домой. Спустя больше тридцати лет я по-прежнему отчетливо помню тот завтрак: в доме учительницы я наелся пампушек и рисовой каши, а потом отправился в класс. Я был сыт этим завтраком всю оставшуюся жизнь.

Учительница Тан Шанчжэнь оставила теплый след в душе ученика. Моя благодарность ей выросла из семечка, посаженного ею за обеденным столом. Даже сейчас, когда я уже превратился в старика, мои младшие и средние школьные годы, моя университетская молодость — все хранит наставление учительницы, и дружба между учителем и учеником все еще свежа за обеденным столом, оставшимся на несколько десятков лет позади. Спустя некоторое время я покинул родителей, покинул родной край и уехал искать новой жизни в далекий Гуандун. В этом чужом краю мне столько раз звонили школьные и университетские учителя, они справлялись о моей работе и жизни, подбадривали своего ученика наказом никогда, ни при каких обстоятельствах не отказываться от своей мечты. Мне очень больно, что учительница Тан давно покинула этот мир, но ее голос и улыбка до сих пор частенько являются мне во сне.

Воспоминание о каком-то из проявлений боли всегда выявляет ее истинный облик. Тан Шанчжэнь была учительницей, похожей на мать, а вот моя мать нисколько не походила на учительницу. Ее болезни часто страшили и ужасали меня. Когда она больная лежала на кровати, я не мог ходить в школу и ухаживал за ней дома. Мать боялась западной медицины, пугали ее и западные лекарства. К тому же, заболев, она отказывалась идти к врачу и часто тянула до тех пор, пока болезнь не осложнится, и мы не отводили ее в больницу насильно. Этот страх прошел через все мое детство и юность и продлился вплоть до средних лет. Когда меня отправили в деревню и после того, как я начал работать, ни одна весточка или телефонный звонок не обходились без сообщений о ее болезни. Получив весть, я немедленно спешил домой и находил мать стонущей на кровати. На сердце становилось тяжело, и с тех пор я заразился не поддающимся лечению тревожным расстройством. Окончив среднюю школу, я уехал от родителей. В годы ли, проведенные среди «образованной молодежи», или в народной коммуне — я всегда жил вдалеке от них, оставшихся в уездном городе. И там, где я был без них, почти каждая весточка и каждый телефонный звонок были о болезни матери. В монотонной череде лет ее болезнь и мое тревожное расстройство сформировали своего рода цикл. Мать была пессимисткой, и я тоже не видел в жизни света.