Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун

Сквозь крон верхушки солнечная рябь скользит.
Во снах весенних[292]

дровосеком стал,Тебя я обнял как охапку дров,
готовлю рисовый отвар и эликсир весенний своей души.
Мне мир отрезал все пути к возврату,
и лишь возможно ждать в горах весенних,
Пока в который раз распустятся цветы,
и снова дождь придет.

Так нежно ветер тронул волосы мои,

Сияние ярче блеска ясных звезд.
Теперь осталось лишь веревку свить,
чтобы висеть в петле.

Я в ожидании подался весь вперед,

и губы, приоткрытые слегка.
Когда же молния скорее возвестит
Грозы весенней первый гул.

Ночная куртизанка

Поздний звонок как поток захлестнул
узкий разъем проводов телефонных,
ущелье Санься[293]

прервалотвой естественный месячный цикл.

И мать-земля взялась тебя

просватать на берег Южно-Китайского моря,
Посулив большие дома и деньги,
прельстив тебя этим немало.

При лунном свете грудь полна соблазна,

Ворочаешься ты, никак не спится скованной душе.
Ведь форма для чеканки денег
сдавит плоть твою, оборотив ее в одну лишь похоть.

Так, может быть, пока ночная мгла воде подобна,

в пруд броситься и в лотос обратиться?
Но будут ли в воде прожорливые рыбы,
что в листьях лотоса охотно порезвятся?

Тигриная бирка [294]

Я вырезал его из бумаги
И наклеил у изголовья постели —
Это из недр памяти вырвался тигр,
Ночью кромешной вновь рвется в леса.

У совы я взял зоркое зренье,

Чтобы во мраке узреть, как сражаются дикие звери.
Их резвые игры в дебрях
до чего безмятежны.

Тигр лишь тихо ступал,

Рык тигриный заглушали низкие речи.
В бесчеловечном мире людском
Живущие — что безжалостные кинжалы.

Воспоминания обостряют боль,

И тигр у софоры роняет слезы так,
что шум листвы меня окутал,
В осенний хаос возвращая.