Между двух мужей

– Да нет, мам, я отлежусь просто, – притворно прохрипела-прокашляла дочь. – Ты не беспокойся, со мной ничего страшного не случилось. К тому же и учебный год почти закончился. Иди на работу, иди.

И мама ушла. Папа выходил из дома еще раньше. Аленка, ее сестричка, убежала в школу последней. Девушка осталась одна.

Она знала, что сразу же после шестого урока Алеша непременно зайдет ее проведать. И поэтому, неумело взбив волосы и проведя по щекам кисточкой от румян, она слегка опрыскалась мамиными французскими духами и переоделась в ее воздушный пеньюар, оставлявший открытыми шею и грудь. Правда, девушка с досадой тут же обнаружила, что декольтировать ей почти нечего – в девятом классе она еще не носила лифчика. Пришлось ей снять пеньюар и надеть новую коротенькую шелковую рубашку с фривольными рюшечками.

И тут она вздрогнула: в дверь позвонили.

Алеша…

Парень оглядывал Марину немного отстраненно и даже испуганно: до сих пор девушка никогда еще не представала перед ним в таком легкомысленном виде. Он нерешительно перешагнул через порог, и голос его впервые сел, когда он задал подруге самый обыкновенный вопрос:

– Ну, чего ты? Заболела, что ли?

Марина уже забралась обратно в постель и раскинулась на подушках, томно и печально:

– Да ты знаешь… Что-то такое со мной происходит – сама не знаю. Томление какое-то…

(Эту фразу она вчера подсмотрела в одном из маминых дамских журналов.)

Марина не видела себя со стороны, и зря – несмотря на все ее старания, вид у нее был очень курьезный. Девушка принадлежала к тому типу худышек, о которых говорят не «тоненькая» или «хрупенькая», а исключительно – «тощая». Руки-ноги шестнадцатилетней Марины были похожи на веточки, ключицы выпирали, и вообще она несколько затормозилась в развитии: в то время как ее одноклассницы уже оформились в фигуристых барышень, Марина все еще оставалась угловатой дурнушкой. И сейчас, в своем порыве играть роковую соблазнительницу, она выглядела смешно и даже жалко.

Алеша топтался возле кровати и отводил глаза.

– Милый… – она впервые назвала Алешу «милый», – посиди со мной…

Не зная, как от этого уклониться, парень присел на край постели.

– Я так рада, что ты пришел… – Она подхватила его руку и тихонечко сжала. Глядя в пол, Алеша пошевелил пальцами, чтобы освободиться, но Марина, крепко держа его за ладонь, потянула его руку к своей груди… На самом подходе к решающему бастиону между молодыми людьми возникла деликатная борьба, в которой победила мужская сила.

– Ну, я пошел… некогда мне… мать велела еще в магазин зайти… Пока! – пробормотал Алеша и быстро попятился к выходу. Хлопнула входная дверь.

В своем нелепом наряде Марина навзничь лежала на кровати и плакала…

Она плакала день, ночь и еще день – навзрыд, не прерываясь почти ни на минуту и все это время не поднимаясь с кровати. Растерянные родители стояли рядом и не знали, что делать, они не понимали причин ее истерики. Мама гладила ее по плечу, уговаривала встать, выпить воды, умыться – все было бесполезно. В конце концов врач «Скорой помощи», которую им пришлось вызвать, выписал направление на обследование в неврологическое отделение горбольницы.

– Ничего страшного, это бывает, просто переходный возраст, – успокаивал он родителей. – Они в этот период и сами не знают, что с ними такое творится…

В больничной палате, в которую к ней никого не пускали, Марина написала любимому письмо. Восемь тетрадных листочков в клеточку были обильно смочены слезами, слова перечеркнуты и вновь подчеркнуты мажущейся черной пастой, и при всем своем многословии эти слова просили, умоляли, заклинали Алешу дать ей ответ только на один вопрос: любит ли он ее? Хочет ли он ее так, как влюбленные хотят друг друга? Планирует ли он на ней жениться, как только они закончат школу?

Вместо ответа Алеша прислал ей в больницу охапку первой сирени с одной только припиской: «Любимой…»

* * *

– Что с ней тогда творилось, ты не представляешь! Она пела, плакала, смеялась, даже в пляс пускалась, – говорила мне Зоя, мечтательно закатывая к потолку свои сведенные к переносице глазки. – Когда Мариша выписывалась из больницы, то на радостях столько вещей мне подарила! У нас хоть и разница в возрасте, но фигуры одинаковые: обе мы худощавые, обе один размер носим… Со спины – так даже перепутать можно, кто она, а кто я. Помню, тогда она плащ мне отдала, беретик такой славненький, синенький, туфли почти не ношенные, на каблуках… Ей родители все новое потом к выписке привезли. Расставались мы – думали, не встретимся больше, обнимались, всплакнули даже… И вот – видишь, как вышло? Опять она здесь!

Зоя как будто уже закончила свой рассказ, но по тому, как беспокойно вела себя сиделка (гримасничала, вертелась, принимала чересчур невинный вид), я сделала дедуктивный вывод: она была откровенна со мной только наполовину.

– Зоя! Я бы посоветовала вам договорить все до конца. Иначе… – и я выдержала многозначительную паузу.

– А ты, оказывается, та еще штучка, – обиженно сказала Зоя, подпрыгнув на месте. – Я и так к тебе по-хорошему…