Между двух мужей

Я влезла на диван и, перегнувшись через Капу (та смотрела на нас безучастно, но глаз не отводила), попыталась отделить от стены изображение глупого гусара. Это было нелегкой задачей: портрет утяжеляла не только громоздкая, никак не подходившая к этой картине рама, но и толстый слой стекла, защищавшего изображение от вредных внешних воздействий. Наконец совместными усилиями мы повергли портрет военного вместе с его лошадью наземь; я легко соскочила с дивана, отряхивая руки и имея весьма нетерпеливый вид.

– Повернем его! – приказала я.

Крякнув от натуги, я взгромоздила всадника с лошадью мордами вниз на широкий Капитолинин стол.

Потом я придирчиво осмотрела картину сзади и резким, но несильным хлопком выбила из рамы лист тонкой фанеры – он легко вынимался, и теперь гусара можно было извлечь из рамы, не разбив стекло. Мы с тетей поспешили сделать это, и, когда освобожденная от всего лишнего картина была бережно водружена нами на все тот же стол, я и тетя Мила, крепко стукнувшись лбами, кинулись ее рассматривать.

– Что за черт, – озадаченно протянула я через минуту, – она же картонная!

Действительно, коварный гусар оказался намалеван крупными, небрежными мазками на листе толстого картона – достаточно было слегка поскрести ногтем по краю, чтобы сомнений в этом не осталось, – и тем самым буквально перечеркивал все мои расчеты. Потому что шедевр художника Васильева, который я надеялась обнаружить за первым слоем краски, писали масляными красками… на холсте. Получалась какая-то чушь!

Я ворочала портрет гусара и так, и эдак, вертела его по оси, ставила с ног на голову – до тех пор, пока у меня не зарябило в глазах – и ничего не могла понять.

– Особенно глупо было прикрывать эту мазню стеклом, – сказала в конце концов я, отступившись.

– Женечка, а что ты вообще делаешь? – Капа наконец впервые выказала к происходящему апатичный интерес, она даже попыталась присесть.

– Клад ищу!

Капа кивнула – это объяснение ее вполне удовлетворило. Она вновь повалилась на диван.

– Кстати, тетя Капа! – окончательно разочаровавшись в гусаре, я резко развернулась к старушке. – А где письмо? Ну, то, которое вы получили после смерти Вадика?

– У меня. – Капа испуганно приподнялась на подушке и посмотрела на зажатый в ее ладони бумажный комок.

– Господи, Капа! Ты же скоро его так совсем уничтожишь! Затрешь и измочалишь! Ну-ка отдай его мне, сейчас же, – встрепенулась тетя Мила.

– Нет. Ни за что! – Голос Капитолины предательски задребезжал. – Это последнее, что еще хранит… Его я… никому…

– Дай сюда, дурочка! Ведь это улика!

– Улика? Нет, нет… Это его последнее письмо!

– Да хоть бы и так – от него же скоро ничего не останется! Дай.

Тетя Мила протянула к Капитолине руку раскрытой ладонью вверх.

Капа посмотрела на скомканный, орошенный бог знает каким литражом слез листок и замотала нечесаной головой. Но затем, загипнотизированная моим непреклонным видом, она медленно опустила моей тете на ладонь бумажный комок и опять рухнула в подушки, закрывшись от нас рукавом вытянутой кофты. Было похоже, что в этом письме Капитолина черпала остатки своих силенок – и вот теперь последний источник жизненной энергии у нее безжалостно отнимают.

– Получишь его обратно, когда придешь в себя, – пообещала тетя Мила Капитолине, пряча записку в извлеченную из сумочки записную книжку. – И кстати, милая, почему же ты не показала это письмо Курочкину?

– Курочкину?.. Я не знала, что… Это же мое письмо!

– Да, но следователь бы мог отправить его на экспертизу, – заметила я.

– Ох, нет! Потом мне бы его не вернули… а это…

– …последняя вещь, что еще хранит, и так далее, – не очень-то вежливо перебила я.

Честно говоря, Капа с ее нескончаемой однообразной тоской уже начинала вызывать в моей душе чувство, очень похожее на сильнейшее раздражение.

– Капа, мы уходим, у нас дела, – сказала я уже мягче. – А вы постарайтесь наконец прийти в себя! Главное – никому не открывайте дверь, слышите?

– Да…

* * *

И вновь мы ехали на дачу – на этот раз мое желание поспать приобрело поистине космические размеры. Тетя Мила тихонько ойкала, когда машина подпрыгивала на ухабах, и сопела носом – у нее из головы не выходила Капа, представлявшая собой такое жалкое зрелище.

Запиликал мой мобильник. Не отрывая глаз от дороги, я нащупала телефон в нагрудном кармане рубашки и поднесла его к уху.

– Да?

– Женька! Привет! – Я узнала голос Пашки.

– Привет, Паш.

– Ну и как продвигаются дела на ниве частного сыска?

– Скрипим потихоньку. Денек, я бы сказала, выдался урожайный.

– Могу подсыпать вам, сударыня, еще кой-каких сведений. Не знаю, правда, как они вам помогут…

– Ты это о чем?

– Да так, пустяки. Я ведь нашел его… Дядю этого, живущего в доме престарелых. Которого твой Вадик-то навещал.

– Ну и что, что?!

Но Пашка умел выдерживать сценические паузы. Я почти воочию увидела, как с преувеличенной скромностью он поправил воротничок рубашки и импозантно провел ладонью по венчику детского пушка на своей лысине.

– Дело в том… – нарочито томным голосом начал Пашка. – Дело в том… Что…

– Что?!

– …Что это не дядя!

– А кто? Тетя?