Между двумя мирами

Сильный грохот ворвался в уши, в голову, отразился от костей черепа где-то внутри, и наступила тишина. Тишина была такая странная звенящая, я даже не сразу понял, что это не тишина звенит, а звон этот рождается в моей голове и в поврежденном ухе. Почему-то мне казалось, что взрыв должен был быть громче. И лишь спустя секунду я понял, что получил контузию и слегка оглох на одно ухо. Боли не было, просто все плыло перед глазами, а по щеке текло что-то горячее. Протянув руку, я дотронулся до этих потеков и поднес пальцы к глазам, они все были перепачканы кровью.

Я находился от эпицентра, который находился почти в карете, довольно далеко, да еще и с другой стороны. Все для меня замедлилось, взрывная волна, налетевшая на нас и сбившая с ног лошадей, действовала, как в замедленной съемке. Я и сам, словно сквозь кисель пробирался, когда пытался вытащить ноги из стремян и соскочить с заваливавшегося набок Цезаря. Ноги вытащить мне удалось, а вот соскочить я не успел, но и то хлеб, потому что, останься я в седле, вскочивший на ноги, перепуганный конь просто потащил бы меня за собой по земле, как вон того гвардейца, все тело которого напоминало решето от пробившей его картечи, вырвавшейся из взорванной бомбы.

Глядя вслед убегающему Цезарю, я не мог не думать с облегчением, что конь, кажется, не пострадал. В ушах усиливался звон, сквозь который пробивались лишь обрывки чьих-то криков.

— …сударь! …лексеевич! …жив? — перевернувшись на живот, я поднялся на колени, проклиная жутко неудобный наряд, который был на мне надет.

— Тише, тише, я здесь, — свой голос звучал для меня на порядок громче. Мой взгляд метался по земле, ища Петьку и Фридриха. Вот два убитых гвардейца, вот террорист недоделанный – тварь поскудная, в груди у этого ублюдка дыра, видимо, из пистоля получил напоследок, дверь кареты открыта, рука… о, пальцы дрогнули. Что? Рука? Сфокусировавшись, увидел два перстня, очень знакомых перстня. Один с сапфиром, второй – печатка, ну, это понятно, он им свою личную почту запечатывает, вон, даже потек воска остался, надо сказать, чтобы отскоблил…

— …сударь! …лексеевич! — а почему тут дверь, мы же с другой стороны были. Я что же, перепутал направление и пополз не в ту сторону?

— …сударь. Слава Богу, — передо мной упал на колени Репнин, бросив взгляд в карету, он стиснул зубы, и снова повернулся ко мне. — Встать сможешь? Али понести тебя?

— Смогу, — его голос звучал как сквозь вату, но хотя бы слова больше не пропадали. Свой голос все еще продолжал звучать в черепушке набатом. Во рту противно от солоноватого привкуса крови. Репнин очень осторожно, словно ребенку помогал мне подниматься, предварительно ощупывая каждый сантиметр тела. Когда я принял вертикальное положение, меня сразу повело в сторону, а звон в ушах снова усилился. Репнин тут же перехватил меня за талию, притянув к себе, заставив закинуть руку ему на плечо. — Петька? — говорить много я пока не мог, поэтому вопросы задавал односложно, но Репнин меня уже понимал с полуслова.

— Жив, все к тебе рвался, насилу удержали. Вроде ничего с ним не произошло страшного, ушибов много, да с лошади соскочить успел, но повело и мордой о землю шмякнулся. Сейчас клык один верхний шатается. Не знаю выпадет али приживется еще. Фридрих тоже жив. Ногу он сломал. Бидлоо лубки наложил и велел лежать. А сам побежал тебя искать. Мы все побежали, когда Цезаря без седока увидели.

— Миних? — я понимаю, дурацкий вопрос. Я и сам уже догадался, что вывесившаяся из кареты рука и то, что никто не спешил на помощь, означало только одно. Только одно, твою мать! Я знал это, но я хотел услышать.

— Государь Петр Алексеевич, — Репнин вздохнул и крепче прижал к себе. — Ну, ты же сам все видел.

И тут меня прорвало. Я уткнулся в шею Репнина и всхлипнул, раз, другой… а потом уже не мог остановить злых слез, чувствуя, как тело сотрясается от рыданий, а Репнину становится неудобно меня держать. Он остановился и так и стоял, похлопывая меня по спине, позволяя бить себя кулаком в грудь. И сам только повторял как заведенный.

— Все наладится, государь, все обязательно наладится.

Странно, но, когда моя истерика пошла на убыль, мне стало легче на физическом уровне. Во всяком случае, я смог идти сам, лишь опираясь на Репнина, а не висеть на нем, позволяя себя тащить. Только вот ухо заболело. Так стрелять начало, что тут уж подумаешь, что лучше бы не слышал я на него ничего, чем так мучится.