Между двумя мирами

— Как же я хотел, чтобы ты сдох, сопляк, — проговорил он тихо, не отводя от меня горящего взгляда. От него действительно несло безумием, и похоже, что начало оно проявлять уже довольно давно, как бы не в то время, как он начал от одной религии к другой метаться. — Я же специально к тебе приходил, навестить болезного, когда мои дети заразились этой заразой. Не пустили меня к тебе. К тебе твои церберы в то время никого не пущали. Сами небось хотели завещание подсунуть на подпись, да не вышло ни у кого, выжил ты, вопреки всему. Я похоронил сына, моя дочь осталась обезображена этой оспиной проказой, а ты выздоровел, без всяких отметин, словно и не болел вовсе, и выгнал меня из собственного дома. Иринушка, жена моя, не снесла горя и позора и преставилась через месяц, после того как мы уехали из Москвы, даже с родными не попрощавшись. И только братья во Христе помогли мне руки на себя не наложить. Пришли оне ко мне на помощь, руку протянули, в то время, когда все остальные отреклись от ветви моей древа Долгоруких. Они вложили мне меч Господа нашего в руки, чтобы он сокрушил тебя, Антихрист.

— Да, вот так меня точно никто еще не называл, — да он конченый псих. Без вариантов. Может, зря его злю, как бы не кинулся. Что потом с сумасшедшего возьмешь? — Еще скажи, что это я надоумил тебя спать с графиней Ожельской. — Я все-таки решил рискнуть и надавить еще больнее.

— Не было такого! Все это ложь! — завопил Долгорукий, покраснев так, что еще немного и его удар хватит.

— Да? Докажи, что слова мои лживы. Докажи, что ты поступал так, как поступал, ради веры, ради жены своей покойной, а не потому что взревновал ко мне свою любовницу, ведь она сама на меня вешалась и в свою постель приглашала. Ай-ай-ай, ты ведь целибат принял, Сергей Петрович, что ж ты так неаккуратно поступаешь. А королеву Изабеллу ты уговорил послушать сына и позволить ему снова канючить о женитьбе на моей невесте?

— Что? Да кому она нужна, твоя, так называемая невеста? — Сергей Петрович был выбит из колеи, он никак своим больным мозгом не мог придумать, как мне возразить насчет своих мнимых грехов. Он не был переключен на оправдания, и работал в режиме – «Уничтожь Петра». И чем я ему так насолил, если он пытался меня оспой заразить, в то время, когда его родичи были как бы у меня в фаворе?

— Значит, не ты, — задумчиво произнес я и поднялся. — Не надейся, тебя не казнят. Более того, я тебя отпущу, как только покончу к формальностям. Но ты не переживай, тебя твои братья во Христе сами удавят, за то, что опорочил их Орден, потому что слово свое насчет освещения в газете нравов братьев Ордена Иисуса я сдержу в полной мере. Все давно знают, насколько гибка мораль у иезуитов, ну а теперь все узнают, насколько глубоко вошло дьявольское разложение в их ряды. Чтобы выиграть в подобной партии можно вообще не играть, а можно… — Я взял ферзя и поставил его на освободившуюся ячейку. — Шах и мат, — это был самый классический «дурацкий» мат в два хода. Его может поставить черный ферзь, когда противник совершает неверный, идиотский ход. Сергей Петрович был слишком самоуверен. Он думал, что умнее меня. Вот только он не учел, что в шахматы играют всегда двое.

С Долгоруким все оказалось понятно, так же, как и понятно, что он действительно действовал один. Втравливание Польши в совершенно ненужную ей войну – слишком топорно для искусного опытного иезуита. А вот стравливание меня с Испанией на брачной почве – вот тут чувствуется более тонкий расчет, но эта война будет пока вестись исключительно в удобных и не очень удобных кабинетах, и пока я сумел изолировать Филиппу в Москве, она мало меня волнует. И на фоне всего этого получается, что выкрутасы Франции с османами – всего лишь выкрутасы Франции с османами, без двойного дна. Вот это хорошая новость, наверное.

Все пять дней, которые были даны сейму для того, чтобы собрать выкуп, я обдирал королевский дворец. Обдирал вдумчиво и дотошно, и содрал даже уникальные розетки и фасетки, не говоря уже о картинах, подарочном фаянсе и вообще всего, до чего дотягивались руки.

Я даже кровать, на которой в последние дни спал, приказал загрузить на телегу. Это же не кровать, а произведение искусства с вырезанными ангелочками и виноградными лозами. Спал я, кстати на собственном матрасе, который кочевал вместе со мной в обозной телеге. Меня клопы еще в прошлый раз достали, да и одежду было жалко снова в утилизацию отдавать.

На четвертый день ожидания во дворце остались практически голые стены, а внушительный обоз с загруженными телегами уже стоял во дворе, дожидаясь отправления. Я сидел в пустой библиотеке и читал «Государя», которого так и не успел изучить досконально. Говорят, что Макиавелли писал его с Чезаре Борджиа. Двери отворились и в кабинет вошел Митька, который мог входить ко мне без доклада. Он был в дорожной одежде, а в руках он нес завернутый в тряпицу предмет.