Между Европой и Азией. История Российского государства. Семнадцатый век

Как мы помним, Михаил I из-за тяжелого детства не получил никакого образования и потом наверстывал упущенное уже во взрослые годы. Алексей Михайлович в этом отношении выгодно отличался от отца – второй Романов был человеком полноценной московской учености. Заключалась она, впрочем, главным образом в зубрежке священных книг и церковных песнопений, в дотошном знании придворного ритуала и богослужебного чина. Известно, что личная библиотека царевича состояла всего из тринадцати томов, да и те, по-видимому, были сплошь божественного содержания. Правда, дядька (воспитатель) наследника Борис Морозов, обладавший огромным влиянием на мальчика, был европофилом и человеком по тем временам передовым; он учил воспитанника по немецким «печатным листам» (гравюрам), давал иностранные игрушки и пробудил в Алексее интерес к западным новшествам – впрочем, довольно обычный для всего высшего класса тогдашней России.

Заядлого книгочея из Алексея Михайловича не вышло, но он очень любил писать. Его собственноручные послания (с припиской «писах сие письмо всё многогрешный царь Алексей рукою своею») красноречивы и часто длинны. Царь оставил описание походов, в которых участвовал, составил инструкцию по своей любимой соколиной охоте и даже сочинял тяжеловесные вирши – во всяком случае, нечто стихообразное:

Беспрестанно в осторожности пребывай и смотри на все
Четыре страны и в сердцы своем великое пред богом смирение и низость имей,
А не возношение как нехто ваш брат говаривал не родился де такой.

Алексей Тишайший очень нравился современникам (я имею в виду иностранных авторов, поскольку собственным подданным царь и не мог не нравиться); хвалят его за превосходные душевные качества и все историки, причем Ключевский даже называет «лучшим человеком древней Руси».

Это был характер добрый, мягкий, милосердный, безо всякой склонности к тирании. «И что особенно странно при его величайшей власти над народом, приученном его господами к полному рабству, он никогда не покушался ни на чье состояние, ни на жизнь, ни на честь», – удивляется Мейерберг. Конечно, это не может не вызывать симпатии.

В соответствии со старорусскими представлениями о богоугодности, государь очень жалел и привечал нищих, калек, юродивых; лично ходил по тюрьмам, часто освобождая узников; щедро раздавал милостыню; бывало, что выкупал неисправных должников.

Будучи натурой эмоциональной, Алексей иногда впадал в безудержный гнев и мог ударить кого-то из приближенных или оттаскать за бороду, но потом раскаивался в своей несдержанности и старался одарить побитого, так что вызвать на себя царский гнев у придворных считалось небезвыгодным. Например, пытаясь дисциплинировать своих стольников, царь велел кидать в пруд всякого, кто опоздает к смотру. Но потом очень жалел выкупанных и в утешение сажал за царский стол, так что, по его собственному признанию, «многие нароком не поспевают».

Читая умилительные рассказы о доброте Алексея I, нужно помнить, что мягкость эта была, так сказать, сугубо очной – государь жалел только тех, кого лично знал и видел собственными очами. Царство добродушного царя добродушием отнюдь не отличалось. При Алексее в ходу были жесточайшие уголовные наказания – четвертование, отсечение конечностей, зарывание живьем в землю и так далее. Лишь по делу о медных деньгах (начало 1660-х гг.) казнили до семи тысяч человек и еще пятнадцать тысяч подвергли другим суровым карам, а при подавлении разинского восстания террор был массовым.

Но царь всех этих ужасов не видел и оставался тишайшим. Кроме того он обладал качеством для той грубой эпохи совсем уж удивительным – душевной деликатностью, которой проникнуты некоторые его письма.