«Между Индией и Гегелем»: Творчество Бориса Поплавского в компаративной перспективе

Мне снился Париж, затопленный морем[271]. Медленно через кафе дю Дом[272] проплывали огромные рыбы, и гарсоны плыли вниз головою, все еще держа в руках подносы с бутылками, что совершенно противоречило законам физики. А где-то, в сторону Обсерватории, медленно освещая воду желтыми снопами своих прожекторов, проплывала неизвестная подводная лодка и голос говорил:

— Так меняется слава.

И солнце вставало, озаряя неподвижно плавающих в воде красивых и мертвых монпарнасских проституток (Неизданное, 369–370).

Даже во сне главную роль играет вода, как бы перетекая из внешнего по отношению к сознанию пространства в само это сознание[273]. Сон Васеньки вполне мог бы стать объектом интерпретации для Юнга, который в «Психологии и алхимии» следующим образом прокомментировал близкий по символическому наполнению («Берег моря. Море вторгается на землю, покрывая все. Сновидец оказывается на уединенном острове») сон некоего «превосходно образованного молодого человека»: «Море — это символ коллективного бессознательного, потому что бездонные пучины скрыты под его поверхностью. То, что находится под ним, теневые персонификации бессознательного, прорывается в terra firma (твердая земля. — Д. Т.) сознания подобно потоку»[274]. Кафе дю Дом и Обсерватория — вот все, что осталось от «твердой» парижской земли; сознание спящего цепляется за них, так как наличие этих «обломков» позволяет ему идентифицировать пространство, в котором он находится, и идентифицировать самого себя как находящегося в этом пространстве. Впрочем, под водой, где законы физики больше не работают (гарсоны плывут вниз головой, то есть их сознание «опрокинуто» в бездну бессознательного), очень трудно сориентироваться; к тому же вода скрывает в своей толще хтонических существ, угрожающих сновидцу: огромных рыб, которые, по утверждению Юнга, и в астрологии, и в истории символов часто наделялись отрицательными качествами (честолюбием, похотливостью, прожорливостью, алчностью), что объясняется их связью с богиней материнства и любви. Левиафан понимался часто как «рыбоподобная тварь, примитивная, холоднокровная, живущая в океанских глубинах»[275]. Подводная лодка кажется современной «модификацией» этого библейского монстра.

В сборник «Флаги» вошло, под названием «Paysage d'enfer» («Адский пейзаж»), написанное в 1926 году стихотворение[276], в котором мотив потопа дополняется типичной для герметической традиции темой взаимного отражения верхней и нижней сфер:

Вода клубилась и вздыхала глухо,
Вода летала надо мной во мгле,
Душа молчала на границе звука,
Как снег упасть решившийся к земле.

А в синем море, где ныряют птицы,

Где я плыву утопленник, готов,
Купался долго вечер краснолицый
Средь водорослей городских садов.

Переливались раковины крыши,

Сгибался поезд, как морской червяк.
А выше, то есть дальше, ближе, ниже,
Как рыба рыскал дирижабль чудак.

Светились чуть медузы облаков,

Оспариваемые торопливой смертью.
Я важно шел походкой моряков
К другому борту корабля над твердью.

И было все на малой глубине,

Куда еще доходит яркий свет.
Вот тонем мы, вот мы стоим на дне.
Нам медный граммофон поет привет.

На глубине летающего моря

Утопленники встретились друзья.
И медленно струясь по плоскогорью,
Уж новых мертвецов несет заря.

Вода вздыхает и клубится тихо,

Как жизнь, что Бога кроткая мечта.
И ветра шар несется полем лихо
Чтоб в лузу пасть, как письма на почтамт.

(Сочинения

, 45–46).