Между львом и лилией

Чем Артур ранее занимался, не знаю. А я до этого четыре года торговал с индейцами, но не здесь, а западнее, пока меня не схватили и не побили новые конкуренты. Забрав ружье, нож, деньги, и весь запас шкур, они подожгли построенную мною избушку, и их главарь напоследок бросил:

– Еще раз тебя увидим, пеняй на себя. Это теперь наша территория.

Денег у меня почти не оставалось – в углу избушки в землю была зарыта кубышка с четырнадцатью испанскими долларами, которую, к счастью, бандиты не нашли. Этого не хватало даже на новое ружье, без которого жизнь трейдера была невозможной. Подумав, я отправился в Вильямсбург, к родителям. Шел недели три, сторонясь каждой тени – меня не только медведь, любой волк бы убил на раз – из оружия у меня была лишь палка с острым наконечником из тына избушки, из еды – ягоды и другие “дары леса”. Два раза заходил к знакомым индейцам, которые меня каждый раз кормили – что ни говори, а индейцы, которые я знаю, пусть не “благородные дикари” из трудов герцога де Лаонтана, но намного более приличные люди, нежели большинство белых, даже родственников.

Каким-то чудом дошел я тогда благополучно до родного дома. Постучался в дверь, но дворецкий, Джим, увидев меня, сказал:

– Масса Том, подождите здесь.

– Почему, Джим?

– Вы же знаете, что родители запретили вам даже появляться на плантации. Но я попробую с ними поговорить. Вот вы какой исхудалый и оборванный…

Но минут через пятнадцать, он вышел, скорбно качая своей черной кудрявой головой:

– Увы, масса Том, я им и про блудного сына напомнил, и рассказал, как вы жалко выглядите. Миссис сказала, что нет у нее больше сына. Вот, возьмите – и он протянул мне старое ружье, и мешочек с монетками – здесь три доллара, мои сбережения. Берите, масса Том, вы всегда были добры к нам, невольникам, не то что ваши братья… А вот в этом узелке – кое-какая еда. А здесь – пулелейка, свинец и порох. Берите и ступайте. Даст Бог, увидимся при других обстоятельствах…

Обнял он меня, заплакал, и помахал рукой на прощанье.

Моя настоящая фамилия не Вильсон, а… Впрочем, неважно; Вильсон – девичья фамилия моей любимой бабушки. Вырос я в богатой семье, да и помолвлен был с дочерью вице-губернатора колонии. И послали меня учиться на хирурга в университет Вильяма и Мэри, в родном Вильямсбурге. А за полгода до диплома вдруг… расскажу лучше в другой раз. Кончилось тем, что родители объявили мне, что у них теперь три сына вместо четырех, выдали мне двадцать фунтов, и сказали на глаза им больше не попадаться.

Тогда я подался в новосозданный городок Ричмонд, где открыл врачебную практику. Но не прошло и месяца, как ко мне явился чиновник от губернатора и заявил, чтобы я немедленно прекратил сие занятие, так как лицензии у меня на это нет. Я отправился дальше на запад, в предгорья Голубого хребта, где и занялся торговлей с индейцами. Языки я их – как ленапе, так и сасквеханноков – выучил быстро, все-таки я с детства знал французский, немецкий, латынь, а в университете еще добавил к списку древнегреческий… А с местными индейцами проблем не было, особенно после того, как я излечил вождя одного из сасквеханнокских деревень от лихорадки, а сыну другого спас поврежденную волком ногу. Деревень этих больше нет – в прошлом году, как мне рассказали в Монокаси, почти все тамошние жители перемерли от оспы, а немногие оставшиеся куда-то ушли.

В Монокаси я и отправился после неудавшегося визита к родителям, надеясь примкнуть к каким-нибудь трейдерам либо трапперам; я понял, что в одиночку этим лучше не заниматься. За зиму, мои деньги практически кончились, пришлось подрабатывать у местных немцев при рубке леса, а вы знаете, какие они скупые, еле на жизнь хватало… Там я и познакомился с Честером. И когда пришел Скрэнтон, он развесил объявления о том, что ему нужны люди; нас он выбрал из двух десятков желающих, меня – за то, что я умею врачевать, а почему Честера, не знаю.

А с молодым Оделлом я сдружился сразу; учил его индейским языкам (он страшно удивился, узнав, что «индейского» языка нет, и что сасквеханнокский от ленапе отличается сильнее, чем древнегреческий от английского), а также языку жестов, с помощью которого общаются индейцы разных племен. Я рассказывал про нравы и повадки разных племен, про природу и географию. Да и про врачебное дело мы с ним потолковали – он знал его лучше меня, все-таки я недоучка. Зато я смог показать ему растения, которыми лечатся индейцы, и рассказал, как именно они их употребляют. И вот сейчас я слушал, как Хейз рассказывал ему, почему индейцев нужно перебить. Во мне все кипело, но что я мог поделать? Одно слово против начальства, и мне еще повезло бы, если бы меня не нашли с дыркой в голове в каком-нибудь овраге…

Через полтора часа, мы развязали Оделла, поели, и решили вздремнуть по очереди. Мы с Адамсом легли первыми; помню еще, как я сквозь дрему услышал выстрелы, а минут, наверное, через двадцать меня вдруг начали трясти за плечо, и голос Хейза прервал мой сон:

– Эй, Вильсон, просыпайся! Оделл сбежал!!

* * *