Между львом и лилией

Я сначала попытался осторожно отказаться, но, подумав, что я увижу новые земли и людей, их населяющих, дал ему себя уговорить, тем более, что деньги он мне предложил весьма неплохие. Но довольно быстро я понял, что мои таланты понадобятся еще нескоро; по моей просьбе, дядя Эдуард поручил меня Эбенезеру Скрэнтону и его людям. Сам Скрэнтон показался мне настоящим “горным человеком” – очень хорошо знал местную природу, умел ориентироваться на местности, да и когда один из его людей вывихнул ногу, а я ее сразу вправил, мне наконец-то стало интересно.

А про Тома Вильсона я, как оказалось, уже слыхал. У нас в университете рассказывали про некого студента-медикуса из колледжа Вильяма и Мэри, у которого в его университетской комнате нашли двух дам, “на которых из одежды были только чепчики” и с которыми он занимался не просто развратом, а тем, что Церковь осуждает под названием fornication.[24] Когда я узнал, что Вильсона выгнали из университета в последний семестр, я не нашел ничего лучшего, чем прямо спросить у него, не он ли это был. Тот рассмеялся и ответил:

– Все было немного не так, Джонни. Видишь ли, однажды на прогулке я познакомился с некой шотландкой, недавно приехавшей к родственникам. После очередной совместной променады, она попросилась посмотреть наш колледж. Приводить женщин было строжайше запрещено, но я на свою голову согласился. И когда мы пришли в мою комнату, она у меня вдруг спросила, как мы лечим женщин. Узнав, что обследовать их приходится на ощупь – их тела перед осмотром драпируются специальными покрывалами – она вдруг сказала, что, мол, женские тела сильно отличаются от мужских. Теоретически, мы это знали – книги с иллюстрациями у нас были – но практически, даже анатомию мужского тела мы изучали по трупам казненных, которые иногда передавали колледжу, что уж говорить о телах женских.

Дженни – так ее звали – сказала мне безапелляционно, что хирургу надо знать анатомию человека, которого он лечит. Тут бы мне ее выставить, а я заинтересовался, и она вдруг сняла с себя все, кроме чепчика, и предложила мне ознакомиться с ее… органами. Никакого fornication там и близко не было, да и доцент вошел в мою комнату сразу после того, как она разделась – наверное, ему донес кто-то из моих соседей. Оказалось потом, что Дженни прислали в Виргинию после какого-то скандала в Шотландии, и что приехала она к семье моей невесты. То, что после этого из университета меня отчислили, было плохо; то, что родители выгнали меня из дома, еще хуже. Вот разве что то, что помолвка моя была расторгнута, меня, наоборот, обрадовало; бывшая моя невеста, которую я не раз успел повидать, была больше всего похожа на откормленную свинку, да еще с трубным голосом и скверным характером.

Вильсона я мог слушать часами – он и рассказывал мне про природу и про разные индейские племена, и учил меня лекарственным растениям, и индейских языкам… Я думал было поговорить с ним, но понял, что он полностью зависит от Скрэнтона – он успел рассказать мне про свою одиссею – и вряд ли сможет мне помочь. Так что пришлось действовать на свой страх и риск.

И когда меня наконец развязали и покормили, и Вильсон с Адамсом завалились спать, я подумал, что нужно предупредить дядю Эдуарда о преступлениях Скрэнтона с компанией, и, улучив момент, когда Грант с Хейзом начали играть в кости, рванул в ту сторону, где, как мне казалось, находился лагерь Скрэнтона. Через минуту раздался топот – как в моем направлении, так и почему-то в другую сторону. Я побежал еще быстрее – все-таки я был чемпионом университета в ежегодном студенческом забеге; как только я увидел какую-то полянку, я выбежал на нее и, подумав, побежал налево, где и затаился за кустами. Минуты через две, через полянку перебежал Адамс и скрылся в лесу. Переждав минут пять, я подался еще левее и пожалел об этом, оказавшись в густых зарослях черной малины. Продираясь сквозь колючки, я вдруг услышал утробный рев; футах в ста от меня показалась огромная черная туша, стоявшая на задних лапах. Медведь…

Я замер, и, к счастью, зверю было не до меня; через минуту, рык прекратился, и туша исчезла за малинником. Как можно тише, я начал красться в обратном направлении, вслушиваясь в шорохи леса и молясь про себя Господу об избавлении от диких зверей. И когда я вновь оказался на поляне, я наконец почувствовал себя с Господней помощью в безопасности. Я как можно тише пошел к тому ее краю, где, как мне казалось, проходил путь к лагерю отряда дяди Эдуарда, как вдруг понял, что это не та поляна – на той определенно не было таких огромных дубов.

Спасти меня могло только чудо – я не знал, где я находился, а вокруг меня были медведи, дикари, которые вряд ли посмотрят на меня благосклонно после того, как на них напали, а также сам Скрэнтон и его люди. И именно они, при всем моем отвращении к ним – мой последний шанс.

* * *

12 июня 1755 г. Долина реки Джуниатты, деревня Аткваначуке.