Между львом и лилией

Надо будет мне с ними прикинуть, что дальше делать будем. Чувствую я, что скоро здесь большая война начнется. Англичане станут биться с французами, а индейцы, им союзные – между собой. И никому мало не покажется. Поэтому надо уносить отсюда ноги подобру-поздорову. Вот только куда? Лучше бы домой, на родимую сторонушку. Эх, как я по России нашей соскучился! Ночами мне снится Кончанское наше, Шерегодро-озеро…

Не знаю я только – как туда попасть-то? По морю плыть, если война начнется – и думать нечего. Англичане будут корабли французские пленить-разбивать, французские корабли – английские… Так что вместо России нашей на дно морское попадешь.

Можно, конечно, через горы высокие перебраться и выйти к океану Великому, где, как мне мореходы рассказывали, и до русских земель недалеко. Только путь туда посуху тоже будет труден и опасен. Живут там племена индейские, воинственные и жестокие. Воевать с ними придется, а у нас народу-то немного. Хотя, если сказать честно, мне кажется, что легче с индейцами дикими договориться, чем с французами или англичанами, которые ученостью своей и образованностью кичатся, а слов своих не держат и индейцев за людей не считают.

И вот это тоже надо обсудить с Хасом этим. Я к тому времени поправлюсь, рука у меня заживет, срастется. Со мной пойдет сын мой, Андрей, да дочь Василиса. Сын воин хороший, стреляет из ружья метко и топориком умеет ловко биться. А Василиса, как все индейские девки, тоже защищать себя обучена. Обу зой они в походе не станут. Может быть, с нами кто из индейцев пойдет. Хотя я в этом и не уверен. Ну, это уже их дело – как у нас говорят: «Вольному воля»…

Я поднялся с места. Василиса, которая неотлучно при мне находилась, помогла встать, поддержала. Все-таки не совсем я здоров, шатает меня порой, будто хлебнул я зелья винного.

– Ну что, девонька, – сказал я ей, – давай пройдемся, посмотрим, что у нас творится. И ты давай, подумай, что вкусного ты сможешь сготовить к вечеру. Надо моих спасителей угостить – отблагодарить. Как ты считаешь?

– Отец, ты правильно думаешь, – по-русски Василиса говорила хорошо, только порой задумывалась ненадолго, подыскивая подходящее слово, – эти воины спасли тебя, и я им за это благодарна. Пойдем домой. Тебе надо полежать, сил набраться. А я к вечеру сделаю все, как надо.

12 июня 1755 года. Долина реки Джуниаты. Томас Форрестер Вильсон, непонятно кто

– Так. Грант, давай за ним, ты быстро бегаешь. Вильсон, помнится, ты говорил, что хорошо идешь по следу, так что тоже пойдешь за ним, если Грант его упустит. А мы с Адамсом – к Брэддоку, на случай если он побежал туда. Вильсон, а ты что стоишь?

– Вряд ли он доберется до Брэддока – он побежал совсем в другую сторону. Да и фора у него была. Торопиться некуда.

– Ты мне не умничай! – И Хэйз с Адамсом побежали вниз по противоположному склону горы. Топот Гранта слышался уже вдалеке. Спешить было и правда некуда – в том направлении, в котором убежал Оделл, изгиб Джуниаты, более ничего.

Я чуть замешкался, взял свое ружье, вещевые мешки – Оделла и свой – и пошел по следу. Оделл, мне стало сразу понятно, к Скрэнтону уже не вернется. Да и мне, если честно, тоже особо не хотелось – было мучительно стыдно, что я не ушел тогда после первой уничтоженной нами деревни. А Честеру, помнится, начало нравиться это дело. Я заметил тогда, что он украдкой поднял подол рубашки индианки и вырезал ее гениталии, потом проделал то же с молодой девочкой, а когда я до него добежал, то он уже занялся третьей[56].

Я дал Честеру в рожу; он нажаловался Скрэнтону, и тот мне сказал, что индейцы – нелюди, и что его люди с ними могут делать все что захотят. И что не будь я столь необходимым ему хирургом, он бы выгнал меня в… определенном направлении. Именно поэтому он сейчас оставил меня с Оделлом, а Честера забрал с собой на разведку.

В мешке Оделла находился его набор хирургических инструментов, а также книги по медицине и «записки натуралиста». Мои же инструменты и книги забрали все те же «конкуренты»; вряд ли они им понадобятся, но выручить за них можно будет немало.

Все, что у меня теперь осталось, это две флорентинские тетради, из тех, которые родители подарили мне в самом начале моего обучения в колледже Вильяма и Мэри. В первой были мои записи о местной природе и индейцах, с небольшими составленными мною грамматическими очерками и словариками языков ленапе, сасквеханноков, и онеид, а во второй – кое-какие записи о медицинских свойствах разнообразных растений. Там же находились зарисовки Дженни, сделанные мною во время второй встречи. В основном они были, пардон, анатомическими, сделанными с сугубо научными целями. Но там я нарисовал и два ее изображения в полный рост – в одетом и обнаженном виде.

Когда после памятного разговора с Джимом я брел с родительской плантации в направлении Монокаси, я вдруг услышал, как женский голос окликнул меня:

– Томми! Как я рада тебя видеть!