Между львом и лилией

Вместо этого я часто ездила в горы, к моей подруге Мэри Ойг Мак-Грегор, внучке знаменитого разбойника Робина Ойга Мак-Грегора, известного под именем Роб Рой. Жили ее родители достаточно скромно, но принимали меня как родную. Дядя Ранальд, отец Мэри, брал нас на охоту, учил ходить по горам, плавать в студеных горных лохах[100], проводить долгое время в седле. А еще мы то и дело заезжали то к одному, то к другому его знакомому, где не раз и не два засыпали под музыку волынок у очага на шкурах, лежащих на полу.

Ранальд, в отличие от своего старшего брата Робина, не поддержал «красивого принца Чарли» – Чарльза Стюарта, в сорок шестом году высадившегося в Шотландии и попытавшегося вернуть себе британскую корону. Она по праву принадлежала ему, а отнюдь не Георгу II Ганноверскому, который и тогда, и сейчас правит в Лондоне. Многие шотландские кланы поддержали Стюарта, и казалось, что вот-вот, и он разобьет армию «самозванца». Но поддержка проклятого ганноверца Кэмпбеллами, а также сомнительные полководческие способности «короля из-за моря», привели к разгрому армии Чарльза Стюарта при Каллодене и жестоким репрессиям, обрушившимся на многие кланы.

И хотя Ранальд и не поддержал «якобинского мятежа», через два года его арестовали, а земли его отдали Кэмпбеллам. До сих пор помню, как Мэри со слезами прощалась с нами – денег на ее обучение у семьи больше не было. Что с ней стало, не знаю – я очень хотела пригласить ее к нам, но мачеха достаточно громко дала мне понять, что не потерпит дочь предателя в своем доме.

Вместо этого меня в то же лето повезли в замок Кэмпбелл, что в Клакманшире, знакомиться с моим будущим мужем. На роскошном приеме я решила показать свой характер и заявила, что пока Ранальда не выпустят из Инвернесской тюрьмы, а земли их не вернут, я отказываюсь породниться с семьей, подло нажившейся на горе других. Конечно, после этого желающих на мне жениться практически не стало, и последующей весной, в самом начале навигации, меня отправили к кузине моей матери в далекую Виргинию.

Так что и в Шотландии меня, наверное, не ждало ничего хорошего. Впрочем, отец меня действительно любил, и я надеялась, что он позволит мне поселиться в одном из наших имений, как можно дальше от Флоорса и от мачехи.

В Мэриленд меня тетя Ребекка отправила к Горацию Шарпу, тамошнему губернатору и другу дяди Роберта, мужа тети Ребекки. Дядя Гораций был весьма мил, но все время занят, и я отпросилась у него совершить вояж по его колонии. Он послал со мной свою сестру Мейбел и четырех вооруженных слуг. Мы успели побывать и в Балтиморе, и в Городе Святой Мэри, и в Джорджтауне, но когда я заикнулась про Монокаси, мисс Шарп отказалась туда ехать, сказав, что там только невежи-немцы, а «людей нашего класса» нет вовсе. Но я так горячо умоляла ее, что та сжалилась и отпустила меня туда с одним из слуг – пожилым ирландцем по имени Джеймс.

В Монокаси же мне хотелось попасть только потому, что Томми мне тогда рассказал, что пойдет туда в надежде найти работу. Но действительность оказалась даже хуже, чем мне говорила мисс Шарп – в поселке были церковь, ратуша, куча немецких домов и больше ничего. И когда я спрашивала про Томми Робинсона, никто про такого даже не слыхивал.

К моему счастью, в одном из домов был своего рода постоялый двор, и для меня выделили лучшую его комнату – по цене, по которой в Эдинбурге можно было поселиться в лучшей его гостинице. Вот только в лучшем отеле шотландской столицы не было бы клопов, мух и прочих «прелестей» жизни в этом медвежьем угле. В соседней комнате поселился Джеймс, а кормили нас – на завтрак, обед и ужин – огромным количеством немецкой кислой капусты (б-р-р-р!) с жирным мясом и сосисками.

Да, подумала я, пора возвращаться, но все-таки обратилась к мэру сего недоразумения, а тот послал меня к некоему герру Меркелю. Последний напомнил мне свинью в немецком сюртуке – от него примерно так же пахло, а выражение его лица было весьма неприятным. Но стоило ему узнать, что я – родственница губернатора Виргинии и гостья губернатора Мэриленда, как спесь мгновенно слетела с его лица, которое сразу же приобрело умильное выражение и стало, наверное, даже гаже, чем было до того. Он попросил меня описать «этого Робинсона» и, подумав, сказал со своим жутким немецким акцентом:

– Тут был один, по фамилии Вильсон, который подходит под ваше описание. Но он ушел недавно с Эбенезером Скрэнтоном, главным скаутом у генерала Брэддока и подполковника Вашингтона. Куда, не знаю, простите меня, гнэдигес фройляйн[101]…

– Вы имеете в виду подполковника Джорджа Вашингтона?

– Именно, гнэдигес фройляйн, именно этого молодого и перспективного виргинского военачальника.