Между молотом и наковальней

Рука, будто чужая, повернула ключ зажигания, двигатель сердито заурчал, и, выпустив клуб сизого дыма, машина скатилась со стоянки на дорогу. Объехав ежи из колючей проволоки, Ибрагим прибавил скорость, надеясь до наступления ночи возвратиться в Гудауту. Приближался комендантский час, шоссе на глазах пустело, и он за двадцать минут добрался до Гагры. Город встретил хрупкой тишиной и редкими патрулями, лишь в центре, у бывшего санатория «Семнадцатого партсъезда» и горотдела милиции, теплилась жизнь. На посту перед эстакадой у него проверили документы, теперь до поворота на Пицунду можно было выжимать все, что можно. Но, не проехав и километра, двигатель зачихал и затем безнадежно заглох.

Ибрагим чертыхнулся, вышел из машины и поднял капот. На этот раз барахлило не зажигание, все было гораздо хуже — похоже, вышел из строя бензонасос. Ибо с тоской оглянулся по сторонам. Пустыми глазницами выбитых окон на него смотрели брошенные дома. В одном из дворов послышался шум и за забором мелькнул седой ежик волос. Ибрагим шагнул к воротам и постучал. Хозяин обернулся, настороженным взглядом стрельнул из-под кустистых бровей и, помедлив, вышел на улицу. Старательно подбирая слова, Ибрагим пытался объясниться, тот догадался, в чем дело, заглянул под капот и заключил:

— Бензонасос полетел.

— Ес, — подтвердил Ибрагим и, мешая русский с английским, зачастил: — Ай эм… фаст… бистро. Гудаута… Бодигард Владислав Григорьевич.

— Боди? И что?! А я Павел Николаевич, только давай не дави, парень.

— Ес-ес! Бодигард! — И Ибрагим энергично закивал головой.

— Ладно, чего с тебя возьмешь, — добродушно произнес Павел Николаевич и спросил: — Звать-то как? Ну нэйм?

— Ибо! — оживился Ибрагим.

— Ибо так Ибо. Давай налегай! — И Павел Николаевич первым навалился на задний борт УАЗа.

Поднатужившись, они вкатили машину во двор. Павел Николаевич прошел в гараж, вернулся с инструментом и уже вместе они занялись ремонтом. Подгоняемый временем, Ибрагим мало обращал внимания на то, что происходило вокруг, пока не почувствовал на себе чей-то любопытный взгляд и не поднял голову.

С летней террасы на него смотрела высокая, большеглазая, с тонкими чертами лица девушка лет семнадцати.

— Дочь моя, Лика, — перехватив его взгляд, сказал Павел Николаевич.

— Бютифул! — обронил Ибрагим.

— Что? Что ты сказал?!

Он замялся, за него все сказали глаза. Павел Николаевич внезапно помрачнел и с ожесточением произнес:

— С этим, как ты говоришь, бьютифул мы с Анной Ивановной такого страха натерпелись, что не приведи господи. Звери! Детей и стариков не жалели. Выродки! Как таких земля носит? Вынесли из дома все, что можно. Лику. — Больше у Павла Николаевича не нашлось слов, и, погрозив кулаком далекому врагу, он снова склонился над двигателем.

— Папа!.. Ну что ты такое говоришь?! — вспыхнула Лика и, смутившись, скрылась в доме.

Ибрагим, позабыв про гаечный ключ, буравил взглядом захлопнувшуюся дверь.

— Ты что, заснул? Давай крути! — возглас Павла Николаевича заставил его встрепенуться.

Он склонился над двигателем, руки продолжали делать свое дело, а глаза невольно искали Лику. Несколько раз за окном в глубине комнат мелькнула ее стройная фигурка, и его снова охватило будоражащее душу томление. И когда ремонт подошел к концу, у него не хватило сил отказаться от ужина. Хозяйки были искренне рады гостю. Анна Ивановна все норовила подложить ему на тарелку самые лакомые кусочки. Ибрагим отнекивался, но и не спешил выходить из-за стола. Тусклый свет нещадно чадившей керосиновой лампы не мешал ему исподволь любоваться Ликой. Легкие, теплые тени, скользившие по ее лицу, придавали еще большую пикантность ямочкам на щеках, а мелодичный, напоминающий журчание ручейка голос ласкал слух. Многое из того, что говорили она, Павел Николаевич и Анна Ивановна, он плохо понимал, но это не имело значения. К нему вновь возвращалась нормальная жизнь с ее маленькими человеческими радостями и уже позабытыми чувствами.

За окном давно наступила ночь, а он все откладывал отъезд в Гудауту, и когда Павел Николаевич предложил заночевать, скорее из вежливости стал отказываться. Все решил один взгляд Лики, в нем была не просто просьба, а нечто большее, и ему страстно хотелось, чтобы она еще и еще раз так посмотрела на него. Но, наградив мимолетной улыбкой, Лика поднялась из-за стола и ушла в свою комнату.

Они остались одни. Павел Николаевич снова предложил «накатить» по маленькой, но, натолкнувшись на вежливый отказ, не стал настаивать и, докурив сигарету, проводил Ибрагима в его комнату. Цветок на подоконнике, сверкающие белизной простыни, настоящая пуховая подушка — эти трогательные мелочи вновь напомнили ему о доме, и дрогнувшим голосом он произнес:

— Спасибо!

— Чего там! Мы что, не люди? Устраивайся как дома! — И, пожелав спокойной ночи, Павел Николаевич закрыл дверь.