Между молотом и наковальней

Ибрагим, Урал и Окан за день беготни по порту и нервотрепки, связанной с загрузкой корабля — то и дело стопорилась стрела крана, — валились с ног от усталости. С трудом досидев до конца ужина, они спустились в каюты и улеглись спать. Позже к ним присоединился свободный от вахты экипаж.

На палубе остались капитан Исмаил и самые опытные, не один раз ходившие в Абхазию члены команды. Им предстояло пройти в кромешной темноте, в которой невозможно было различить, где заканчивается море и начинается берег, участок в шестьдесят километров. Но Исмаил по каким-то только ему известным приметам безошибочно находил нужный курс. И сухогруз, подчиняясь его воле и твердой руке рулевого, как привязанный, повторял все изгибы берега. Позади остался выступающий далеко в море пицундский мыс, и из мрака ночи тусклой россыпью огней проглянули многоэтажки Адлера.

До российской границы было уже рукой подать, и только тогда капитан резко поменял курс. Сухогруз развернулся на девяносто градусов и на всех парах устремился в нейтральные воды. Через двадцать минут хода за горизонтом скрылись огни Большого Сочи, и рулевой взял курс на турецкий порт Трабзон. Теперь, когда самый трудный и рискованный участок маршрута остался позади, Исмаил мог позволить себе расслабиться и, уступив капитанский мостик помощнику, отправился отдыхать. Но в ту ночь ни ему самому, ни экипажу, ни Ибрагиму с Уралом и Оканом так и не удалось поспать. После полуночи подул сильный северо-западный ветер и поднял большую волну. Под ударами морских валов судно жалобно поскрипывало, угрожающе кренилось и черпало бортами воду. Старый, давно отслуживший свое дизель из последних сил грохотал изношенными железными внутренностями, чтобы удержать корабль на курсе. С каждой минутой это становилось делать все труднее. Ветер усиливался, а стрелка барометра все дальше убегала по циферблату влево, предупреждая о надвигающемся шторме.

К этому времени весь экипаж был на ногах. Капитан занял место на мостике и опытным взглядом оценил ситуацию. Ничего хорошего она не сулила. Идти прежним курсом, пробиваясь через набирающий силу шторм, было рискованно. Вздымавшаяся за бортом волна и трещавший под ее ударами по всем швам корпус будили в нем тревогу. Еще больше ее усиливали нарастающий грохот разболтавшегося в креплениях леса-кругляка. С таким опасным грузом бороться со штормом было равносильно игре в кошки-мышки с самой смертью. И чтобы избежать встречи с надвигавшейся стихией, у Исмаила оставался единственный выход — менять курс на юго-восток, но там могла подстерегать другая опасность — грузинские сторожевые корабли. Из двух зол капитан Исмаил выбрал, как ему казалось, наименьшее — курс на Батуми.

Подгоняемый попутным ветром и волной сухогруз все дальше уходил на юго-восток и перед рассветом, когда до турецкого берега оставалось не больше пятидесяти миль, напоролся на грузинский сторожевик. Его хищный силуэт появился в нескольких километрах за кормой. Надежда на то, что с ним удастся мирно разойтись, у капитана Исмаила быстро улетучилась. Яркий сноп света прожектора разорвал мрак, как сторожевой пес, «обнюхал» палубу сухогруза и остановился на рубке. Вид судна выдавал его с головой, поэтому рассчитывать на снисхождение не приходилось, и капитан Исмаил дал команду «Полный вперед!».

Бешеная тряска и топот ног по палубе сорвали с коек Ибрагима, Урала и Окана. Они выскочили на палубу. Хлестнувший в лицо ветер и ослепивший глаза луч прожектора сказали все без слов. Серый силуэт грузинского сторожевика неумолимо приближался. Капитан Исмаил предпринимал отчаянные попытки оторваться, но луч прожектора снова находил судно среди волн.

Сквозь шум моря и рев двигателя прорвался усиленный ваттами электроники голос. На английском языке с ужасающим акцентом он требовал остановиться. Ибрагим метнул взгляд на приборную доску, но суматошно мечущиеся стрелки ему ничего не сказали, и воскликнул:

— Капитан, сколько осталось до Турции?

— Миль тридцать!

— Успеем?!

— Не знаю, если только…

Капитан Исмаил так и не успел договорить. Пулеметная очередь зловеще прошелестела над палубой и рикошетом взвизгнула на мачте.

— Право руля! — закричал он, пытаясь в очередной раз вырвать судно из луча прожектора.

Палуба ушла из-под ног, и Ибрагим, вцепившись в поручни, едва устоял на ногах. В следующее мгновение он, а за ним Урал и Окан метнулись к трапу и спустились в каюту. Смахнув с крышки тайника хлам, Ибрагим запустил руку в щель, вытащил пистолеты и гранаты.

Окан вставил магазин в пистолет, передернул затвор и сунул в карман куртки, в другой опустил две гранаты. То же самое повторил Ибрагим.

— Ребята, и мне что-нибудь дайте! — попросил Урал.

— Тебе не надо! Береги деньги! — категорично отрезал Ибрагим.

— Но…

— Никаких но! Урал, это не просто деньги — это мука и солярка для Абхазии! — бросил на ходу Ибрагим и вслед за Оканом поднялся в капитанскую рубку.