Между нами горы

Наш костер давно прогорел. Зато моя одежда высохла, поэтому я натянул ее на себя, через силу собрал рюкзак, снова развел костер, чтобы Эшли не замерзла, бросил две пригоршни снега в горелку, чтобы к ее пробуждению была теплая вода. На Гровера я старался не смотреть.

Нам нужна была пища.

Я взвалил на себя рюкзак, привязал к нему лук и вышел на свет как раз вместе с солнцем. Воздух был сухой и трескучий, при дыхании изо рта вылетали кристаллики льда. Следы у входа я припорошил снегом, чтобы при возвращении знать, наведывались ли в мое отсутствие гости. Потом привязал к ногам снегоступы, достал компас, дождался, пока успокоится стрелка, нацелился на могучий горный кряж на расстоянии около полумили и поплелся туда. Поскольку я находится не на вершине, то у меня не было полного обзора местности, поэтому компас был совершенно незаменим.

На протяжении трех часов я определял ориентиры и пробивался сквозь снег. Он был сухим и мерзлым, а не липким и сырым, но мне все равно приходилось то и дело останавливаться и подтягивать на коленях гетры. Первое озеро меня разочаровало, пришлось начать обходить его по периметру. По пути я наткнулся на вытекавший из озера ручей. Поверхность озера была покрыта льдом, но ручей был живой, вода в нем прозрачная, чистая, почти сладкая на вкус. Было холодно, я решил попить, чтобы сбить температуру тела. К тому же я двигался, а значит, был обязан пить. Моча у меня стала почти прозрачной – хороший признак.

Примерно через милю ручей резко отклонился влево. В месте поворота, под нависшей скалой, образовался глубокий омут с заснеженными берегами. Я не слишком доверял своему умению рыбачить. Мои руки окоченели, да и опыта у меня было маловато. Чего ради рыба клюнет на мушку, отлично зная, что зимой мушки дохнут на лету? Рыба не так глупа.

У Гровера была припасена склянка с фальшивыми лососевыми икринками, похожими на красные и оранжевые горошины. Я подцепил одну на крючок, закрепил крючок на леске и забросил «икринку» в воду.

Прошло двадцать минут – и ни одной поклевки. Я смотал леску и отправился на поиски омута покрупнее. Найдя его на расстоянии мили, я проделал все то же самое – с тем же результатом. Только в этот раз я разглядел в бурлящем потоке мельтешащие тени. Много теней. Я знал, что это рыба, но не понимал, почему нет клева.

Поэтому этот процесс и называется ужением, а не ловлей.

Спустя полчаса, окончательно превратившись в сосульку, я опять смотал леску и потащился по снегу дальше. Я устал, замерз, смертельно проголодался. В этот раз, подбираясь к другому ручью, мне пришлось сначала лезть вверх, потом спускаться. На высокогорье, да еще с такой болью в ребрах, любой подъем требовал почти невозможного усилия, недопустимого расхода калорий. Наконец я спустился к незнакомому ручью. Он оказался шире первого примерно вдвое, но мельче, хотя объем воды внушал надежду.

Черные тени появились снова, и в приличном количестве.

Я раскидал снег и улегся ничком, как снежный ангел, исходящий слюной при виде горной форели. В этот раз я дополнил наживку подведенной под нее сетью Гровера. Беда была в том, что приходилось опускать кисть руки в обжигающе холодную воду. Это сопровождалось нечеловеческой болью и быстрым онемением.

Тени исчезли, но быстро вернулись и подплыли ближе, стали пробовать «икринку». Может, дело было в слишком холодной воде, но рыбешки показались мне вялыми. Я медленно вытащил сеть и насчитал в ней семь форелей размером с палец. Я вывалил их в снег в нескольких футах от берега и стал греть замершие руки в карманах пуховой куртки. Потом срубил топориком ветку, прицепил сеть на нее и, погрузив в воду «икринку» и сеть, поймал еще пару рыбешек.

Я съел все, кроме голов.

После этого я вернулся на берег и продолжил «рыбачить». Это занятие я несколько раз за час чередовал с пожиранием части улова. Когда моя тень на снегу удлинилась, я сосчитал свой улов. 47 рыбешек, хватит на двоих на пару дней. Я собрал рыбу и побрел обратно по собственным следам. Благодаря слежавшемуся снегу и похолоданию, создавшему наст, я вернулся быстрее. По пути я достал из колчана стрелу, вставил ее в лук, сделал глубокий вдох и стал натягивать тетиву. Сначала она сопротивлялась, потом натянулась до самого моего лица. Я испытывал острую боль в ребрах, зато сумел добиться максимального натяжения. Я выпустил стрелу в ствол елочки толщиной в мой кулак на расстоянии двадцати ярдов и промахнулся на два дюйма. Стрела утонула в снегу справа от мишени. Я рылся в снегу несколько минут, прежде чем откопал стрелу, вонзившуюся в мерзлую землю. Выяснилось, что быстро натянуть тетиву мне не под силу, но в принципе стрелять из лука я могу. В дерево я не попал, но промахнулся не очень сильно. Учитывая расстояние, результат был не так уж плох.