Между нами горы

Мать никогда не теряла надежду. Даже когда болезнь отобрала у нее красоту и иссушила плоть, она продолжала надеяться.

«Она надеялась на меня, — подумал Джордан. — Надеялась на меня, верила в меня, любила меня без всяких условий».

Он нагнулся и положил цветы на могилу.

— Я скучаю по тебе, мама. Мне не хватает разговоров с тобой, твоего смеха. Выражения твоих глаз, означавшего, что я крепко влип. Даже в самых сложных ситуациях ты понимала меня и была рядом. Ты никогда меня не оставляла.

Джордан скользнул взглядом по надписи на камне. Так официально… Все называли ее Сью. Простая, искренняя Сью.

— Я знаю, что тебя здесь нет. Это просто такой способ напомнить другим людям, что ты жила, была любима. Иногда я чувствую, что ты со мной, и это ощущение такое сильное, словно я сейчас оглянусь и увижу тебя. Ты всегда верила в подобные вещи, верила, что такое возможно.

Джордан выпрямился и сунул руки в карманы.

— Я задаю себе вопрос: кто я такой? Неудачник. Не во всем, но кое в чем очень важном. Я получил то, что всегда хотел, и потерял то, в чем всегда нуждался, хотя не понимал этого. Наверное, такова высшая справедливость. Должно быть, нельзя иметь все сразу.

Он посмотрел на холмы, которые так любила мать, на голубое небо и пламенеющую листву.

— Не знаю, смогу ли я это исправить… А если честно, даже не знаю, стоит ли пытаться.

Джордан на мгновение закрыл глаза.

— Очень больно здесь находиться. Наверное, так и должно быть. — Он дотронулся до губ, потом прижал пальцы к надгробной плите. — Я тебя люблю, мама. Я вернусь.

Он повернулся и замер. У края дорожки стояла Дана и смотрела на него.

Какой у него печальный вид, подумала Дана. Более того — скорбь словно разрушила защитный барьер, обнажив его чувства. Мучительно было видеть Джордана таким уязвимым, понимать, что они оба знают: она застала его врасплох, в минуту глубоко личных переживаний.

Не зная, что скажет, что вообще тут можно сказать, Дана подошла и встала рядом с Джорданом возле могилы его матери.

— Прости. Я не хотела… мешать, — нерешительно начала она. — Поэтому и ждала там.

— Все в порядке.

Дана посмотрела на розовые гвоздики, лежавшие на камне. Кажется, она знает, что сказать.

— Мы с Флинном приходим сюда. — Она кашлянула, прочищая горло. — Здесь лежат его отец, моя мать и твоя. К твоей маме мы всегда стараемся прийти после первого настоящего снегопада. Тогда здесь все белое и умиротворенное. И цветы мы приносим…

Дана оторвала взгляд от гвоздик и поняла, что Джордан смотрит на нее.

— Я подумала, тебе будет приятно знать, что мы всегда приносим ей цветы…

Джордан молчал, но его взгляд был красноречивее любых слов. Потом он просто прижался лбом к ее лбу.

Они молча стояли, а ветер трепал их одежду и шевелил лепестки розовых гвоздик.

— Спасибо! — Он медленно выпрямился, словно боялся что-то сломать у себя внутри. — Спасибо.

Дана кивнула, и они снова замолчали, теперь устремив взгляд на холмы.

— Я первый раз пришел сюда с тех пор, как приехал, — сказал наконец Джордан. — Никогда не понимал, как мне тут себя вести.

— Ты все сделал правильно. Гвоздики очень красивые. Миссис Хоук они бы понравились.

Он усмехнулся:

— Именно об этом я и думал. Зачем ты пришла, Дана?

— Мне нужно тебе кое-что сказать — то, что я не смогла объяснить сегодня утром.

— Если насчет того, что мы можем остаться друзьями, это могло бы подождать пару дней.

— Не совсем. Не знаю, подходящее ли я выбрала время и место, — она потерла висок, — но после того, как Мэлори час назад прочитала мне нотацию, я поняла, что она кое в чем права. Ты… и я тоже… мы заслужили лучшего, чем такое расставание.

— Я заставил тебя страдать. Я видел это по твоему лицу. Я не хочу причинять тебе боль, Дана.

— Слишком поздно. — Она поежилась. — Ты был бессердечен и груб со мной, Джордан. И хотя я не раз мечтала отплатить тебе той же монетой, теперь поняла, что не хочу мстить. И то, как я обошлась с тобой сегодня утром, доставило мне не больше удовольствия, чем тебе.

— Почему ты это сделала?

— Ночью я вернулась в прошлое — благодаря Кейну. — Дана нахмурилась, услышав слетевшее с его губ ругательство. — Думаю, не стоит произносить такие слова у могилы матери.

От этого замечания Джордану почему-то стало легче.

— Она и не такое слышала.

— И тем не менее.

Джордан пожал плечами, и это движение напомнило Дане юношу, которого она любила. Сердце ее сжалось.

— Куда ты вернулась?

— В тот день, когда ты собирал вещи, чтобы уехать в Нью-Йорк. Я пережила его еще раз. То есть смотрела на себя, как я пережила его… Странное ощущение, причем мне было так же больно, хотя я знала, что смотрю повтор. Словно находишься по обе стороны зеркала и одна из них прозрачная. Наблюдаешь и одновременно являешься участницей действия. Все, что ты мне сказал и чего не сказал, причиняло такую же боль, как тогда.

— Прости…

Дана посмотрела ему прямо в глаза.

— Я тебе верю, поэтому и пришла сюда, а не стала жечь твою фотографию. Понимаешь, та боль вернулась. И у меня есть право — даже долг перед собой — не повторять это. Я не хочу снова бросать свое разбитое сердце к твоим ногам, но рядом с тобой не смогу сохранить его целым. Может быть, мы сможем остаться друзьями, а может быть, нет. Но любовниками мы не будем. Вот что я хотела тебе объяснить.

Дана повернулась, чтобы уйти, но он положил ей руку на плечо:

— Давай прогуляемся.

— Джордан…

— Просто пройдемся немного. Ты сказала то, что хотела. Теперь я прошу тебя послушать.

— Ладно. — Она сунула руки в карманы, пытаясь согреть их — и избежать контакта с Джорданом.

— Мне было плохо, когда умерла мама.

— Еще бы. Моя мама похоронена вон там. — Дана махнула рукой. — Я ее совсем не помню… У меня есть ее вещи — любимая блузка, которую сохранил отец, кое-какие украшения, несколько фотографий. Хорошо, что они у меня остались. И если я не помню маму, если я была еще слишком мала, чтобы помнить, как ее потеряла, это не значит, что я не понимаю, как ты страдал. Но ты отказался от моей помощи.

— Ты права. Отказался. Сам не знаю почему. — Джордан поддержал Дану под локоть, когда она оступилась на неровной земле, потом отпустил, и они пошли к выходу. — Я так ее любил, Дана… Когда все нормально, о таких вещах просто не задумываешься. Я хочу сказать, никто не просыпается утром с мыслью: «Боже, как я люблю свою мать!» Но мы с мамой были как одно целое.

— Знаю.

— Когда отец нас бросил… Понимаешь, я его тоже плохо помню. Но мама всегда была как скала. Не холодная и твердая, а просто надежная. Вкалывала как проклятая на двух работах, пока мы не выбрались из долговой ямы, куда столкнул ее отец.

Даже теперь Джордан чувствовал горечь.

— Наверное, она очень уставала, но для меня у нее всегда находилось время. Не просто поставить на стол еду или дать чистую рубашку. Поговорить, выслушать, посоветовать…

— Знаю. Миссис Хоук интересовалась всем, что было интересно тебе, но не стояла над душой. Я всегда мечтала, чтобы она была моей матерью.

— Правда?

— Да. Неужели ты думаешь, что в детстве я болталась у вас в доме только для того, чтобы надоедать тебе, Флинну и Брэду? Мне нравилось быть рядом с ней. От нее так хорошо пахло, и она много смеялась. Она смотрела на тебя — просто смотрела, — и ее лицо освещалось такой любовью, такой гордостью… Я мечтала о матери, которая будет смотреть на меня так же.

Джордана тронули признания Даны, и горечь прошла.

— Она никогда не ругала меня. Ни разу. Читала все мои сочинения, даже детские. Многие сохранила, повторяя, что, когда я стану знаменитым писателем, люди будут гоняться за моими ранними рассказами. Не знаю, стал ли бы я писателем, если бы не мама. Не ее неизменная, непоколебимая вера в меня.

— Она бы обрадовалась твоим успехам.

— Мама не дожила до выхода в свет первой книги. Она хотела, чтобы я поступил в университет, и я тоже этого хотел, но сначала решил поработать год или два, чтобы скопить побольше денег. Но мама настояла — она очень хорошо умела это делать, когда речь шла о чем-то важном. Я поехал учиться.

Джордан немного помолчал, наблюдая, как на солнце наползает облако, приглушая свет.

— Я присылал ей деньги, но не очень много. Их всегда не хватало. И приезжал я реже, чем следовало. Меня увлекла новая жизнь. В университете столько всего было, сама знаешь. Столько лет я был вдали от мамы…

— Ты слишком суров к себе.

— Неужели? Она всегда ставила мои интересы на первое место. Я мог бы вернуться раньше, получить хорошую работу в гараже и облегчить ей жизнь.

Дана положила руку на плечо Джордана и повернула его к себе:

— Мама от тебя ждала не этого. Ты прекрасно знаешь. Она была на седьмом небе от счастья, видя твои успехи. Так радовалась, когда твои рассказы стали печатать в журналах!

— Их можно было сочинять и здесь. Собственно, так и произошло, когда я наконец вернулся. По вечерам после работы вгрызался в книги и вкалывал как сумасшедший. Я хотел иметь сразу все. Деньги, славу, успех.

Теперь Джордан говорил быстро, словно слова казались ему слишком длинными.

— Я хотел увезти маму из нашего старого дома. Хотел, чтобы она жила среди холмов, в красивом месте. Чтобы ей никогда не пришлось больше работать. Чтобы она занималась садом, читала — делала все, что захочет. Я собирался заботиться о ней, но ничего не вышло. Я не смог.

— О Джордан! Ты не должен себя винить.

— Дело не в вине. Она заболела. Я провел столько времени вдали от нее… Потом вернулся, чтобы все исправить. А она заболела. Немного устала, говорила она. Побаливает то там, то тут — старость. Смеялась. И вовремя не пошла к врачу. Денег было в обрез, свободного времени тоже, а потом оказалось, что уже поздно.

Не в силах сдержать свои чувства, Дана взяла его за руки.

— Это было ужасно… То, через что вам обоим пришлось пройти.

— Я ничего не замечал, Дана. Был поглощен своей жизнью, своими желаниями, мечтами. Я не видел, что она больна, пока… Господи, она посадила меня перед собой и сказала, что врачи нашли у нее… — договорить Джордан не смог.

— Ты в этом не виноват! Так уж получилось…

— Наверное, и я со временем пришел к такому же выводу. Но тогда и после… Все произошло так быстро… Конечно, болезнь длилась несколько месяцев, но для меня они пролетели мгновенно. Врачи, больницы, операция, химиотерапия. Боже, какая мама была слабая после всего этого!.. Я не знал, что с ней делать…

— Подожди. Минуту. Ты заботился о ней. Сидел с ней, читал ей. Господи, Джордан, ты кормил ее, когда она не могла есть сама. Ты был ей опорой! Я видела.

— Дана, я был ужасно напуган и растерян, но не мог признаться маме. Я запер свои чувства внутри, потому что не знал, что делать.

— Тебе едва исполнилось двадцать, а твой мир рушился.

И тут Дана поняла, что тогда она этого не осознавала, по крайней мере до конца.

— Мама таяла на моих глазах, а я ничего не мог сделать… Когда мы поняли, что она умирает и времени осталось совсем мало, мама сказала, что ей тяжело уходить, оставлять меня. Сказала, что не было дня в моей жизни, когда бы она не гордилась мною и не благодарила Бога за то, что у нее есть я… Тогда я совсем растерялся. Ничего не соображал. Потом ее не стало. Не помню, попрощался ли я с нею, сказал ли, как сильно люблю ее… Я не осознавал, что говорил и делал.

Джордан вдруг остановился, а потом снова пошел к надгробиям. Дана бросилась за ним.

— Она все предусмотрела, мне оставалось лишь следовать ее указаниям. Шаг за шагом. Поминальная служба, платье, которое мама для себя выбрала, музыка, которая должна была звучать. Оказалось, что у нее есть страховка. Она каким-то образом наскребала денег на ежемесячные взносы. Одному богу известно, как ей это удавалось… Страховки хватило, чтобы выплатить большую часть накопившихся долгов и обеспечить меня на первое время.

— Ты был ее ребенком. Она хотела тебя защитить.

— И защищала, как только могла. Я не мог здесь остаться, Дана. Тогда не мог. Жить в этом доме и каждую секунду вспоминать маму. Жить в этом городе и все время встречать знакомых мне людей, куда бы я ни пошел.

— Ты мне ничего этого не говорил.

— Не мог. Даже если бы я нашел слова, они застряли бы у меня в горле. Я не говорю, что это правильно. Нет! Но это правда. Я должен был изменить себя, но сделать этого здесь не мог. Или считал, что не могу. Какая разница?

— Ты должен был уехать, — прошептала Дана. — Иначе не стал бы тем, кто ты есть.

Почему ей потребовалось столько времени, чтобы это понять?

— Я ненавидел свою жизнь здесь и боялся того, что со мной станет, если я не уеду. Представлял, как работаю в гараже, день за днем, год за годом, отказываясь от того, ради чего так тяжело трудилась мама, от того, о чем она мечтала для меня, — просто потому, что не способен на большее. Я злился, страдал и, поглощенный своими чувствами, не обращал внимания на все остальное.

Джордан вернулся к могиле матери. Дана встала рядом.

— Я не знал, что ты меня любишь. Не представляю, как бы я поступил, если бы знал, но я не догадывался. Внешне ты всегда казалась такой сильной, независимой, а глубже я не заглядывал.

Джордан убрал прядь волос с ее щеки, потом снова опустил руку.

— Может быть, не хотел. После того, что случилось с мамой, у меня не осталось сил кого-то любить. Но я причинил тебе боль — намеренно. Потому что мне было бы легче, если бы ты ушла. Теперь я стыжусь и сожалею. Ты этого не заслужила.

— Не знаю, что тебе сказать. Мне стало легче. Я понимаю, как непросто тебе было все рассказать.

— Не плачь, Дана. Я этого не вынесу.

— Уже не плачу. — Она вытерла щеки. — Мы были молоды, Джордан, и оба делали ошибки. Прошлое уже не изменишь, но мы можем расставить все по своим местам и попытаться снова стать друзьями.

— Мы уже взрослые, и жить нам нужно сегодня. Если ты хочешь дружбы, я буду твоим другом.

— Ладно. — Дана неуверенно улыбнулась и протянула руку.

— Но тебе нужно знать еще кое-что. — Он с силой сжал ее пальцы. — Я тебя люблю.

— О! — Сердце Даны замерло. — Боже!

— Я все время помнил о тебе. Чувства, которые я испытывал к тебе тогда, были чем-то вроде оставшегося в земле корня. Время шло, я пытался вытащить этот корень, но он оставался во мне. Когда я возвращался в город, чтобы повидаться с Флинном, и случайно встречал тебя или ты бросала на меня взгляд, ростки из этого корня каждый раз поднимались над землей чуть выше.

— Господи, Джордан…

Он чувствовал, что должен рассказать все до конца, чего бы это ему ни стоило.

— В этот раз, когда я постучал в дверь Флинна, а открыла ты, у меня было такое ощущение, будто побег мгновенно вырос на десять футов и обвился вокруг горла. Я люблю тебя, Дана. Я не могу убить это чувство, а если бы и мог, не стал бы это делать. Теперь я кладу свое разбитое сердце у твоих ног. Оно твое — делай с ним что хочешь.

— Как ты думаешь, что я собираюсь с ним делать, дубина? — Она бросилась в его объятия.

Джордана затопила волна чувств — облегчение, радость, наслаждение. Он уткнулся лицом в ее волосы.

— Именно на такой ответ я и рассчитывал.